Исторические мемуары об императоре Александре и его дворе

Рассказы о насилиях, совершаемых войсками в деревнях, ежедневно поражали наш слух и наполняли скорбью наши сердца. Вильна, казалось, превратилась в театр войны. Беспрерывно шли бесчисленные войска. Солдаты располагались на биваках среди улиц. Раздавалось бряцание оружия, слышался звук труб, ржание лошадей и смесь различных наречий. И когда, утомлённая зрелищами, последовательно представлявшимися моим взорам, я поднимала глаза к небу, чтобы отдохнуть на более отрадной картине, мне казалось, что и на облаках двигаются войска; и воображение моё с ужасом рисовало страшные видения Апокалипсиса.

Между тем пылкие французы, удивлённые овладевшим всеми упадком духа, стремились отстранить все препятствия, уничтожить все затруднения. От Литвы требовали солдат и денег. Наскоро организовалось временное правительство. Старались пробудить национальное самолюбие посредством зажигательных речей. «У вас нет патриотизма, – говорили французские чиновники, – нет стойкости и энергии». И литовцы говорили друг другу, чтобы подбодриться: «Мы подвергнемся разорению, но будем поляками!» Что могло поддержать при этом их уверенность? Французский Магомет даже не соблаговолил дать им иллюзии в залог их надежд и принесённых жертв.

Наполеон вступил в Вильну встревоженный и недовольный. Лёгкость этого завоевания некоторым образом пугала его. У него было достаточно здравого смысла, чтобы видеть, что отступление русских вызывалось не страхом перед его именем, но что оно скрывало глубоко задуманный план действий. «Я полагал, – сказал он, – что взятие Вильны обойдётся мне, по крайней мере, в двадцать тысяч человек».

Наполеон пришёл в бешенство, узнав, что Россия заключила мир с Турцией и что он не может надеяться на благоприятную диверсию ни на юге, ни на севере.

Отсутствие съестных припасов, беспорядки в армии, ошибки принца Жерома, брата императора, постоянные потери, которые терпела кавалерия, – все вместе предвещало неизбежный печальный исход кампании, но роковой гений Наполеона толкал его вперёд, и таким образом, от одной иллюзии к другой, он шёл к своей погибели, отталкивая истину, как страшное видение, невыносимое для его взоров.

На общей аудиенции в императорском замке Наполеон в бессвязных, туманных, неясных словах объявил, что он пришёл, чтобы восстановить Польшу, что в Варшаве собрался сейм для избрания короля, что сейм этот еще не знает, кто будет королём. Граф Нарбонн, находившийся в то время в Вильне, в свите Наполеона, на вопрос одного лица. кому предназначается польский престол, сказал, что, так как император и король одержим манией корон, вероятно, он себе присвоит и польскую корону.

Помню, как однажды в многочисленном обществе несколько французов, в виде развлечения, предложили дамам наметить избранника. Одна остановила свой выбор на самом Наполеоне, другие избрали его брата Жерома, неаполитанского короля, и даже маршала Даву. Я молчала. «А вы кого избираете?» – спросили меня. «Я не имею чести знать всех этих господ», – отвечала я небрежно и рассеянно. Дамы были, кажется, поражены моим глупым ответом, но, мне думается, тот, кто обратился ко мне с этим вопросом, не совсем разделял в данном случае их мнения.

В другой раз, проговорившись, я сказала еще большую наивность. Я тогда только что получила известие из имения от моего брата. Мне прислали цветов, провизии и в то же время мне сообщали, что армия не проходила через эту местность. Обрадованная этими хорошими вестями и забыв присутствие француза из дипломатического посольства министра иностранных дел, я воскликнула, обращаясь к моей подруге, тоже француженке: «Ах! М-llе Т….! Как они счастливы в Р*** – они не видели ни единого француза!» Присутствовавший при этом француз не преминул отметить это выражение. «Вот как нас здесь любят!» – сказал он. Несколько смущённая моим восклицанием, я сказала, желая поправиться: «Я говорю не о французах, а об армии». – «Да, да, понимаю, – это грабители».

Среди всех бедствий, тяготевших над нашей страной, не говоря о тех, которые ей угрожали, над нами мелькнул луч надежды, проблеск мира. Он исходил от ангела, о встрече с которым мы сожалели, не надеясь когда-либо вновь его увидеть, – от Александра, который, желая сделать последнюю великодушную попытку избавить человечество от кровопролития, в первые же дня по вступлении Наполеона в Вильну послал генерала Балашова с предложениями мира, крайне выгодного для Франции и для Польши.

Наполеон сначала сказал, что после объявления войны он считает за шпиона всякого представителя дипломатических сфер. Он, однако, согласился дать Балашову частную аудиенцию, принял его вежливо и выразил ему своё удивление, что император Александр решил лично командовать войсками. «Это хорошо для старого капрала, как я», – сказал он. И совершенно отбросил всякие мирные предложения, дав понять, что Рубикон перейдён и что теперь уже судьба решит исход войны.