Исторические мемуары об императоре Александре и его дворе

Император стал говорить о Товиани и, смеясь, сказал моему отцу, что я обвинила его в том, что он будто бы принял меня за провинциалку. Затем он обратился ко мне тоном просьбы, тогда как он мог приказать, и спросил, не приеду ли я в Петербург? Так как я опустила глаза, не отвечая на это несколько смутившее меня предложение, государь, продолжая, сказал тоном столь пленительной мягкости: «Так разве это невозможно?» – «Ваше Величество, – отвечала я наконец, – я сочту это за счастье».

«В данный момент, – продолжал император, – не время приезжать в Петербург. Но я надеюсь, что вы приедете позднее, и мы постараемся как можно лучше принять вас и доставить вам разные развлечения».

Государь очень хвалил окрестности Вильны. И так как я говорила о красивых загородных домах в окрестностях Петербурга и о красоте Невы, государь сказал: «Да, искусство всё у нас сделало, чтобы победить природу, ведь Петербург расположен среди диких болот. Мы всё покажем вам, когда вы приедете. У нас ужасный климат, – прибавил он, – когда у нас в сезоне наберётся пятнадцать хороших дней, мы говорим, что лето было чудное».

Император сообщил мне, что он только что приобрёл имение генерала Беннигсена, Закрет, в полуверсте от города, что он теперь виленский гражданин и приобрёл право носить местный мундир.

Я осмелилась выразить сожаление, что государь не приобрёл Верки, старинную, красивую резиденцию виленского епископа, князя Массальского. Его обширный замок, лучшей итальянской архитектуры, расположен на лесистой горе, откуда открывается обширный вид на окрестные деревни, на Вильну, отстоящую от него на расстоянии одной мили, и на протекающую у подножия горы Вилию.

Император ответил, что такая прихоть стоила бы слишком дорого для него, и прибавил к этому другую шутку, – что имение это должен бы приобрести мой отец. Граф возразил, что он отец семейства. «Так что же, – отвечал государь, – тем более: вы дадите это имение вашей дочери, которая будет там хозяйничать, и это будет прелестно».

Разговор скоро принял более серьёзный оборот: он перешёл на политические темы. Не высказываясь по вопросу о современных обстоятельствах, император стал уверять, что намерения его самые миролюбивые, что, во всяком случае, он решил не предпринимать враждебных шагов. Наконец, что счастье его подданных всего ему дороже и что бедствия настоящего времени доставляют ему много страданий. Мой отец сказал, что литовцы сожалеют, что эти несчастные обстоятельства не позволяют им высказать всю их преданность Его Величеству. Все они знают, что император хочет быть отцом своих подданных. Император ласково ответил, что он постарается оправдать снисходительное о нем мнение.

Уезжая, Александр со свойственной ему преувеличенной милой любезностью извинился передо мной, что он докучал мне и злоупотребил моим терпением.

Мои подруги из Товиани тоже ездили в Вильну благодарить государя, который сделал им визит в моем присутствии. Вспоминаю одну фразу императора, которая произвела большую сенсацию среди поляков его свиты, узнавших о ней через меня: быть может, они дали ей другое истолкование, чем то, которое имел в виду государь.

Подали чай. Государь взял хрустальный кубок со сливками и подал его дамам. Когда настала моя очередь, он спросил, сколько мне налить сливок. «Ваше Величество, я пью чай по-английски», – отвечала я. «Лучше бы по-польски», – сказал Александр со свойственным ему тонким взглядом.

В то время в Вильне занимались подготовлением к празднеству в императорском доме, в Закрете. Над нашими головами готова была разразиться гроза, и между тем все беспечно думали лишь об удовольствиях и о том, какое счастье иметь Александра в Вильне. Мы не только не предвидели его отъезда и приближения к Неману наполеоновских войск, но мы не знали даже, что французы уже прошли через Германию. В Литву не пропускали никаких вестей. Никогда еще политика не была окутана столь непроницаемой завесой.

В саду Закрета строили для танцевального зала окружённую колоннами длинную открытую галерею, в полукруге ее предполагалось устроить обширный луг, усеянный цветами. Работа эта поручена была казённому архитектору, профессору Шульцу.

Мой отец, будучи в Закрете, заметил архитектору, что глубина фундамента не соответствует высоте галереи и толщине колонн. Шульц сознался, что замечание это вполне справедливо, но он сказал, что недостаток этот он исправит, соединив верхнюю часть колоннады со срубом крыши.

На следующий день вся галерея обрушилась со страшным треском.

По счастью, это случилось в обеденный час рабочих. Тем не менее, один из них был раздавлен при обвале. Обезумев при этом зрелище и, быть может, опасаясь, что его заподозрят в тайных сношениях с французами, не доверяя снисходительности государя, несчастный Шульц бежал. За ним бросились в погоню по его следам, но нашли лишь его шляпу на берегу реки: несчастный утопился! В самом деле, какой страшной катастрофой кончилось бы это событие, случись оно дня на два позднее, во время бала.