Исторические мемуары об императоре Александре и его дворе

«Мне поневоле приходится иметь память за обер-гофмаршала и за себя, потому что у него-то ее совсем нет. Когда он мне о ком-нибудь рассказывает, он всегда говорит: “Ваше Величество, вы знаете, это такой-то”, и затем сочиняет целую историю!»

Маршал с этим согласился. Я захотела испытать его и стала расспрашивать о последнем его путешествии. «Я не помню, – сказал он, – но я спрошу у государя». И он так и сделал.

После ужина Александр подошёл ко мне и спросил, не потому ли Толстой так долго разговаривал со мной, что он хочет тоже быть моим врачом? В самом деле, я заметила, что император наблюдал за нами при помощи маленькой лорнетки, которую он всегда прятал в рукаве своего мундира и часто терял. Я ответила, что, наоборот, это я испытывала терпение и в особенности память обер-гофмаршала. «По какому же поводу?» – «Да по поводу его путешествия, и, к сожалению, он всё ошибался». – «О! Никто не способен на такое чудо, чтобы заставить его что-либо помнить», – сказал император.

Перед тем, как удалиться, государь отвёл в сторону графиню Морикони, говоря, что у него к ней большая просьба. Вступление это очень нас заинтересовало. Александр хотел, чтобы никто на следующее утро не беспокоился провожать его. Госпожа Морикони настаивала, но государь с поклонами удалился. Мы попросили тогда у графа Толстого и князя Волконского разрешения ослушаться государя. Господа эти ответили, что они не берут это на себя, но что они сейчас же обратятся за разрешением к императору. Государь вернулся и стал уверять, что у него будет на совести, если графиня Морикони, уже и так простуженная, встанет рано утром. Она сказала, что чувство неисполненного долга гораздо более отяготит ее, а я прибавила, что мы готовы подвергнуться последствиям нашего непослушания. М-llе Доротея Морикони, со своей стороны, сказала, что мы встанем раньше вилькомирских солдат. Мы говорили все зараз.

Император по очереди смотрел на нас своим выразительным взглядом, улыбался, мило выражал на своём лице нетерпение, уходил, возвращался. Все эти переговоры, казалось, забавляли его, и во всех его движениях было много живости и грации. Наконец поцеловав у нас руку, он удалился в свои покои.

На следующее утро, в шесть часов, мы все собрались в гостиной, устремив взоры на дверь, из которой должен был выйти государь. Она вскоре растворилась, и на пороге появился император. В эту минуту у него был очень величественный вид… С движением, полным достоинства и грации, он подошёл к хозяйке дома. «Графиня, – сказал он, – я должен сделать вам упрёк. Вы приняли меня не как друга и старого знакомого. Вы для меня обеспокоились и выселились из своих комнат. Вы поистине приняли меня слишком хорошо». Затем император спросил, когда мы встали. «В два часа», – отвечали мы. Он покачал головой. Вдова Морикони сказала Его Величеству, что впечатления вечера разогнали сон. Перед отъездом император опять обратился с разными любезностями к графине Морикони, просил помнить его и предложил ей свои услуги в Вильне. Он не хотел, чтобы его провожали, но как только он вышел, мы последовали за ним до крыльца, где он скрылся за колонны, чтобы надеть свою шинель.

Император вскочил в коляску и должен был сам прибрать целую гору свёртков, мешавших ему сесть. Он это исполнил с весёлым видом, поджидая обер-гофмаршала, который, наконец, явился и уселся рядом с Его Величеством, после того, как, зацепившись руками за подкладку сюртука, он с трудом натянул его на себя. Этот неожиданный инцидент заставил нас смеяться до упаду, даже после отъезда Его Величества.

Александр оставил тысячу рублей для прислуги.

Узнав, что приходский священник ожидал императора при его проезде, мы пошли к нему в село. Добрый старик вышел к нам навстречу и с умилением рассказал нам, что император, увидев, что он выходил из церкви в облачении и с крестом, велел остановить лошадей и, соскочив на землю, подошёл к нему приложиться к кресту, который он поцеловал с благоговением. Когда священник хотел поцеловать у него руку, он ее тотчас отдёрнул, поцеловал руку у священника и уехал, осыпанный его благословениями.

Это простое, но столь трогательное проявление благочестия и уважения к старости растрогало меня до слез.

Читатель, быть может, подумает, что удовольствие, вызываемое воспроизведением дорогих мне воспоминаний, увлекло меня в слишком длинные и мелкие подробности. Но для того, чтобы описать лиц, сыгравших важную роль на великой мировой сцене и оставивших среди людей чтимое имя, – недостаточно напомнить ознаменовавшие их великие деяния, надо, так сказать, шаг за шагом следовать за ними в их частной жизни. Здесь-то человек выказывается в истинном своём свете!