Наконец мне удалось овладеть собой, но у меня глаза были красны от слез, и эта неуместная сцена до крайности смутила меня. Государь вернулся к нам и с тревожным, озабоченным видом спросил у меня, подвержена ли я
Глава XXII
Вскоре после своего возвращения в Петербург государь принял решительную меру, вызвавшую в обществе сильное удивление: он изгнал орден иезуитов сначала из Петербурга, затем из Полоцка и, наконец, из всей империи и объявил, что все государи были правы, изгнав из своих государств этот опасный, злокозненный орден. Быть может, было основание упрекать иезуитов в рвении, с которым они обращали в свою веру: это было опасно для местного вероисповедания. Своими проповедями они привлекали огромное число знатных лиц, и многие придворные дамы тайно от своих семейств перешли в иезуитство. Иезуиты покинули свои дома, бросили свои богатства, цветущие учреждения без малейшего ропота, считая постигший их указ как бы исходящим свыше, и преклоняясь, по крайней мере по внешности, перед божественной десницей. Один иезуит из Риги, почитавшийся лютеранами, ответил лицу, сожалевшему о постигшей его судьбе: «Я везде найду пять футов земли и смерть, которую я ищу».
В то же время государь принял несколько замечательно справедливых мер.
Он лишил офицерского звания и разжаловал в простые солдаты генерала Тухлова, который позволил себе грабить в Литве во время кампании 1812 года.
Александр принимал суровые меры против всех виновных, против всякого рода злоупотреблений, и строгость его служила полезным примером, внушая страх во всей империи. Своим разумным образом действий император доказал, что твёрдость, справедливость – качества, столь драгоценные в государе, совместимы с добротой, с той чрезвычайной чувствительностью, которую ему ставили в вину. В то же самое время появился манифест государя, на наш взгляд, исполненный благочестия и возвышенных взглядов. В этом манифесте Александр говорил о Боге, как Людовик Святой, а о своих успехах и победах он говорил так, как никакой другой государь в мире, – со скромностью, редко встречающейся в истории монархов.
Тем не менее, я с сожалением заметила, что, победив Наполеона в этом мире, он, вызывая его перед судом Божьим, как бы хотел преследовать его и в другом мире.
В 1816 году я ездила с отцом и с одной родственницей в Карлсбад, Эфу и т. д. На обратном пути мы остановились в Варшаве, где тридцатого сентября ждали императора. Мы взяли помещение по соседству с моей матерью, на лучшей улице Варшавы, в очень большом отеле, но настолько переполненном вследствие ожидавшегося прибытия Его Величества, что мне удалось найти лишь две весьма плохие комнаты в нижнем этаже, выходившие на подъезд под воротами.
Государь приехал ночью.
Я это тотчас угадала по усиленному движению скакавших по улице военных. Нет ничего забавнее для того, кто сам обладает душевным спокойствием, как наблюдать из-за кулис за мировыми сценами, но для этого нужно иметь склонность к наблюдению, к покою, и полное отсутствие честолюбия.
В тот же день на Саксонской площади состоялся парад. Я видела, как государь проехал по улице верхом, в польском мундире, с зелёным и белым султанами на шляпе. В первый раз видела я его в национальных польских цветах!
Первый бал состоялся у вице-короля.
Моя тётушка, княгиня Радзивилл, поехала со мной на бал. Она уже видела Его Величество и, между прочим, сообщила ему о моем приезде. Государь, со свойственной ему добротой, соблаговолил отозваться обо мне тётушке в выражениях, которые я здесь не стану приводить.
Тётушка повела меня в самую середину бального зала, чтобы представить Его Величеству. Государь обратился ко мне и сказал, что он надеется, что я не по болезни ездила на воды.