Я приняла Его Величество в гостиной моей матери, которой не было дома, и государь спросил, не занимаю ли я моих прежних комнат в нижнем этаже: он боялся обеспокоить мою мать, ибо никто в мире не обладал утончённой деликатностью в такой степени, как он. Государь соблаговолил затем выразить своё сожаление, что он не мог исполнить мою просьбу по отношению графа Ш***. «Ваше письмо, – сказал мне Александр, – дошло до меня очень не скоро, и уже после назначения господина ла Ферронэ. Притом, когда я в первый раз был в Париже, я уже дал моё слово королю, поручившему спросить у меня, одобряю ли я назначение господина ла Ферронэ на место посланника в Санкт-Петербурге. И когда мне прислали список, среди всех замечавшихся в нем имён (государь назвал их) я не мог не избрать господина ла Ферронэ, прекрасного человека, которого я раньше знал в качестве эмигранта».
Государь обратился ко мне с множеством вопросов, вызванных искренним участием: о моем пребывании во Франции, о моей новой семье и т. д. Он спросил – счастлива ли я, и очень лестно отозвался о графе Ш***. Я ответила Его Величеству, что различие в политических взглядах сеяло во Франции смуту и неприязнь не только в обществе, но и в лоне семейств. «Что же еще нужно французам? – сказал Александр. – Казалось бы, всё соединилось, чтобы дать им счастье. Небо даровало им прекрасную страну, благоприятный для земледелия климат. Они пользуются свободой в той мере, которой можно разумно желать, – и они еще недовольны!» Когда я заговорила о либеральной партии, Александр сказал: «О! Это одно лишь название, – как бы плащ, которым они прикрывают свои дерзновенные намерения. Нет ничего менее либерального, в истинном смысле этого слова, как все, что составляет демагогическую партию во Франции. По вашему браку, по вашим семейным отношениям, – продолжал государь, – вы, несомненно, принадлежите к самому избранному обществу Парижа. В массе есть, без сомнения, лица благонамеренные, но встречаются также и
Я угадала мысль государя, но не хотела подчеркнуть ее и потому молчала.
«Я столько просил, умолял, – говорил Александр, – чтобы с самого начала Реставрации держались твёрдого образа действий. Мне не поверили. Печальные последствия этого проявились в трагической смерти герцога Беррийского. Событие это тем более прискорбно, что характер герцога, изменившийся к лучшему, подавал большие надежды». Александр приписывал это роковое событие и вообще все несчастья Франции пристрастию Людовика XVIII к Деказу. Он очень любил Ришельё, высоко ценил его и желал, чтобы он утвердился в министерстве.
Государь с уважением и похвалой отозвался о брате короля (ныне Его Величество Карл X), говоря, что характер его закалился в школе превратностей судьбы. Он также похвалил геройское мужество герцогини Беррийской и, казалось, с нетерпением ожидал результата желанного события, которое должно было утешить благонамеренную часть населения Франции и успокоить Европу. Александр был, по-видимому, в тревожном настроении… и дал мне понять, что он недоволен последними известиями из Франции.
Так как государь спросил меня, почему граф Ш*** не приехал со мной в Варшаву, я пояснила прискорбную причину, лишавшую его счастья представиться Его Величеству, и я воспользовалась этим случаем, чтобы рассказать ему о процессе графа Ш***. Государь сказал, чтобы я представила ему записку об этом деле, и уверил меня, что он с удовольствием будет моим
Я составила краткую записку, но не знала, каким путём доставить ее государю. Я надеялась, что мне удастся поговорить с ним на балу у вице-короля, но я приехала так поздно, задержанная длинным хвостом экипажей, что в ту минуту, когда я входила в зал, государь уже выходил и не заметил меня.
На следующий день, в то самое время, когда я рассказывала своей матери об этой неудаче, мне доложили, что придворный лакей прислан Его Величеством узнать о моем здоровье, так как государь не видел меня на балу.