Исторические силуэты

В 1873 г. Илларион Иванович назначается командиром 2-й бригады первой гвардейской кавалерийской дивизии, а в следующем году — начальником штаба гвардейского корпуса, командиром которого состоял цесаревич Александр Александрович. Воронцов-Дашков с сожалением расстается с первой гвардейской дивизией, но утешается тем, что цесаревич будет рядом. «Со дня рождения, — пишет он в письме к Александру Александровичу, — считаюсь я в первой дивизии, в рядах Ваших я начал служебное поприще и горжусь тем, что навсегда останусь считаться товарищем Вашим»^{79}. Действительно, он был до конца предан будущему императору Александру Ш. Их связывали короткие отношения, Воронцов-Дашков был, что называется, его конфидентом, о чем, в частности, свидетельствуют сохранившиеся письма^{80}.

Во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг., с самого ее начала ему было поручено стать во главе гвардейского корпуса. Он мобилизовал гвардию, лично участвовал в разведках, готовил войска к бою, как неожиданно из главной квартиры последовало распоряжение о командировании его в Рущукский отряд, во главе которого был поставлен наследник Александр Александрович^{81}. Приказом от 5 июля 1877 г. генерал-адъютант Воронцов-Дашков назначается начальником всей кавалерии отряда (за исключением казачьих войск)^{82}.

Он принимает участие в ряде военных операций, доводит первые эшелоны гвардии до Плевны^{83}. За боевые заслуги Воронцов получает орден Белого Орла с мечами^{84}, по вскоре заболевает и покидает армию. В. С. Кривенко, много знавший о нем, со слов самого Воронцова связывал его болезнь с тем, что назначение в кавалерию Рущукского отряда было воспринято Воронцовым-Дашковым как несправедливое понижение в должности, укол его самолюбию: «Искусно занесенный удар больно отозвался на графе. Он вскоре действительно заболел и должен был уехать лечиться»^{85}.

Блестящая карьера Воронцова-Дашкова, близость к цесаревичу не всем пришлись по вкусу.

Воронцов-Дашков принадлежал к партии цесаревича и должен был стать жертвой сложных взаимоотношений последнего с великим князем Николаем Николаевичем, главнокомандующим армией. Дело в том, что перевод цесаревича с должности начальника гвардейского корпуса, где Воронцов-Дашков был начальником штаба, в Рущукский отряд также рассматривался как понижение.

Отголоски этого события мы находим и в его письмах, адресованных цесаревичу. Воронцов лечится за границей, венские врачи обещают поправить его здоровье за неделю, с ним жена, которая скрашивает его вынужденную бездеятельность. Он следит за ходом военных, действий, систематически пишет Александру Александровичу, шлет наилучшие пожелания «от старого Гусара старому Шефу», поздравляет с Шипкой, Плевной: «Ура! Плевно взято. Душевно поздравляю Ваше Высочество и воображаю, какой у Вас и во всей армии восторг. Что за несчастие, что нога не позволяет быть около Вас! Много горя, слез и разочарований соединено с именем Плевна, и дай Бог этому горю забыться поскорее, но не дай Бог, чтобы когда-нибудь были забыты Плевенские уроки».

Желая, по-видимому, как-то смягчить обиду, цесаревич представляет Воронцова-Дашкова на должность начальника 2-й гвардейской пехотной дивизии с оставлением в прежних должностях. Граф отвечает ему из По-во-Томниковского имения: «Позвольте мне Вас искренне благодарить за представление; я в нем вижу Ваше доброе ко мне расположение и желание иметь около себя; вот что мне особенно дорого. Я в этот год (1878. — Д. И.-З.) сильно изменился и многое мне послужило хорошим уроком, честолюбие во мне убили, осталось только желание быть посильно полезным тем, кого люблю, если смогу к чему-нибудь пригодиться Вашему Высочеству — буду счастлив»^{86}.

В 1878–1879 гг. Воронцов-Дашков много времени проводит в своем тамбовском имении — Ново-Томпиково. Это время вынужденного досуга. Он много занимается хозяйством, присматривается к окружающей его жизни, следит за развитием политической ситуации в стране.

Нужно сказать, что Ново-Томниково занимало особое место в жизни Воронцова-Дашкова. Он предпочитал его всем другим своим многочисленным имениям и поездкам за границу. При первой возможности уезжал туда, не изменив этой привязанности и тогда, когда стал одним из видных деятелей России. Кривенко, посетивший его однажды в Гамбурге на вилле «Imperial», куда он был послан по рекомендации врачей, услышал от Воронцова-Дашкова: «Лучше Томникова нет курорта». Он «любил здешнее приволье, любил широкий простор русских нескончаемых полей, заливных лугов и дремучих лесов. В представлении графа ни морские виды, ни швейцарские ландшафты не могли выдержать сравнения с родной ему русской черноземно-степной стихией, навевающей неизъяснимую чарующую прелесть»^{87}. Если к этому прибавить его страсть к охоте и лошадям, то его привязанность станет еще более понятной.

Многое из того, что пришлось наблюдать Воронцову-Дашкову в деревне, он описывает в своих систематических корреспонденциях Александру Александровичу, называя их своими «тамбовскими рассказами»^{88}.