Исторические силуэты

Движимый стремлениями искательного царедворца, Аракчеев нередко сосредоточивал кипучую энергию не на тех сторонах дела, которые были важнее, но на тех, которые сильнее бросались в глаза. Мы имеем об этом очень важное показание Маевского. Однажды, передавая Маевскому строго проверенный строевой рапорт батальонного командира, кругом исписанный своими замечаниями, Аракчеев в минуту откровенности сказал Маевскому: «Ты скажешь, граф занимается такими пустяками посреди важных государственных занятий; а я скажу, что я важными никогда так не занимаюсь, как пустыми. Когда я найду здесь ошибку, то все скажут: ежели граф занимается и видит ошибки в безделицах, то что же он увидит в важном деле, которое, конечно, читает он с большим напряжением и вниманием». И Маевский замечает, что, по его наблюдениям, Аракчеев действительно пристальнее рассматривал безделицы, нежели важные дела. Впрочем, и помимо житейских расчетов эта мелочность составляла просто непроизвольную черту его натуры. Тот же Маевский отмечает, что Аракчеев со страстью занимается мелочью и дрязгами: ссорит подчиненных, выведывает их тайны и потом, обнаруживая последние, делает их непримиримыми врагами. Быть может, 3/5 всей его деятельности уходили на бесплодную мелочную суетливость, совершенно ненужную для существа дела. Европеус сообщает, что при устройстве больницы Аракчеев убивал массу времени на указания, куда поставить скамейки, где должен находиться ординаторский столик, даже какого формата должно быть перо при чернильнице у ординатора, а именно — непременно без бородки. Раз как-то, увидав перо с бородкою, Аракчеев поднял целую историю, вызвал полковника и врача, прочитал пространные нотации, a фельдшеру велел дать пять розог. И в то же время ряд очень существенных неустройств не привлекал его внимания.

Подмена истинной деловитости бездушной, мелочной формалистикой резко сказывалась и в домашнем хозяйстве Аракчеева; лучшее доказательство того, что здесь мы имеем дело не только с тактическим приемом, но и с непосредственной, природной чертой характера. Истинным наслаждением для Аракчеева было составлять какие-нибудь подробные расписания, положения, регламенты с самым точным распределением каждой мелочи. Колоссальная бумажная работа по государственной службе еще не исчерпывала всей его энергии в этом отношении. И для своего Грузина он составлял и утверждал целые уложения. Так, например, Аракчеев написал особый длиннейший церемониал по пунктам о порядке пасхального богослужения в Грузинском соборе; тут предусмотрено все — вплоть до вопроса о том, какие подсвечники ставить на престол в пасхальную ночь. Аракчеев и у себя в Грузине не знал ни минуты покоя от суетливой хлопотни. Во всех комнатах грузинского дома стояло по чернильнице с опущенными в них перьями, чтобы Аракчееву можно было на лету делать разные заметки. Бесчисленное количество всевозможных записных книжек всегда окружало графа. Кроме того, на главном столе лежал его дневник, в который мельчайшим шрифтом граф заносил тысячи заметок о всякой хозяйственной мелочи. В домашней канцелярии графа в Грузине всегда что-нибудь писали. Если на минуту останавливалась работа, он сейчас же измышлял что-либо новое. В 1820 г., например, «он посвятил весь ноябрь составлению положения о том, сколько нужно для грузинской мызы метелок, лопат, пакли и сколько мякины для птиц и коров». Были произведены подробнейшие исчисления и выкладки. Было исписано громадное количество бумаги. С математической точностью было определено потребное число метел и лопат различных видов и категорий. 21 ноября граф «утвердил» это пространное «положение». Когда граф проживал в Петербурге, ему ежедневно присылались из Грузина кипы рапортов и бумаг о всех мелочах грузинского хозяйства. Все они сортировались, сшивались, и Аракчеев сам надписывал на обложках заглавия «дел» и сдавал их в домашний архив[553]. Трудно решить, какие побуждения в большей мере толкали Аракчеева на все это бумажное крохоборство — плюшкинская скаредность, дрожание за свое добро или просто мания к бездушным бумажным формам делопроизводства.

Аракчеев, несомненно, был маньяком формального, внешнего порядка; всегда и во всем стремился он установить однообразие и монотонное единство и всюду враждебно преследовал ту пестроту и многоцветность, которая порождается свободным движением духа жизни. Все подстричь под общую гребенку, весь окружающий мир превратить в совокупность бездушных автоматических приборов — таков был его идеал, ради которого он готов был развивать неустанную, суетливую деятельность. Чистота и порядок — прекрасные регуляторы общежития, но Аракчеев, как и все фанатики, превращая средство в самоцель, сумел сделать из своего культа чистоты и порядка истинный бич для подвластного населения, обрекавший людей на совершенно нелепые по своей бесцельности неудобства, лишения и тяжелые страдания.