Исторический калейдоскоп

Ходасевич отвечает на эти вопросы так: «И, однако же, это не к стыду нашему, а может быть, даже к гордости. Это потому, что ни одна литература (говорю в общем) не была так пророчественна, как русская. Если не каждый русский писатель — пророк в полном смысле слова (как Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский), то нечто от пророка есть в каждом, живёт по праву наследства и преемственности в каждом, ибо пророчествен самый дух русской литературы. И вот поэтому — древний, неколебимый закон, неизбежная борьба пророка с его народом, в русской истории так часто и так явственно проявляется».

Впоследствии Ходасевич добавил:

«Несколько лет тому назад, высказывая впервые эти мысли, я думал, что основная причина здесь именно в неизбежном столкновении пророка с народом, писателя с обществом, с близкими. Этой причины не отрицаю и теперь, но думаю, что она не единственная, даже не главная. Может быть, столкновение есть лишь неизбежный повод, возникающий из гораздо более глубокой причины. Кажется, что народ должен побивать, чтобы затем „причислять к лику“ и приобщаться к откровению побитого. Кажется, в страдании пророков народ мистически изживает собственное своё страдание. Избиение пророка становится жертвенным актом, закланием. Оно полагает самую неразрывную, кровавую связь между пророком и народом, будь то народ русский или всякий другой. В жертву всегда приносится самое чистое, лучшее, драгоценное. Изничтожение поэтов, по сокровенной природе своей, таинственно, ритуально. В русской литературе оно прекратится тогда, когда в ней иссякнет родник пророчества. Этого да не будет…».

Словно во исполнение этих слов, власть и общество ещё несколько десятилетий старательно прореживали писательские ряды. Только теперь «работали» уже не с единицами — с десятками и сотнями (в одном только Ленинграде жертвами репрессий стали около 100 деятелей литературы.[28] На Первом съезде советских писателей, проходившем в Москве с 17 августа по 1 сентября 1934 года, присутствовал 591 делегат. В течение нескольких последующих лет каждый третий из них (более 180 человек) был репрессирован. Конечно, далеко не все из них были пророки, но всё же цифры впечатляют — это же целые уничтоженные национальные литературы! Скажем, из 30 членов и кандидатов в члены творческого союза из Татарстана 16 человек попали под репрессии, из них 10 погибли. Из 12 членов Союза писателей Чечено-Ингушетии было арестовано 9 человек, осуждено 7 человек, расстреляно 4 человека и т. д.

Из крупных имён были казнены или умерли в заключении О. Э. Мандельштам, П. Н. Васильев, С. А. Клычков, Н. А. Клюев, Д. Хармс, И. Э. Бабель, Б. А. Пильняк, А. Весёлый, В. И. Нарбут и др.

Н. Заболоцкий, арестованный в 1938 году, находился в заключении до 1944 года.

В декабре 1938 года арестовали поэтессу Ольгу Берггольц; хотя она и была освобождена через полгода, но от побоев во время следствия у неё произошёл выкидыш; были арестованы и погибли её муж, две дочери.

В эти годы подвергались арестам, но чудом избежали гибели Даниил Андреев, Олег Волков, Варлам Шаламов.

Одновременно с репрессиями на всём протяжении советской истории шла идеологическая травля писателей, жертвами которой в разные годы были Михаил Булгаков, Евгений Замятин, Андрей Платонов, Михаил Зощенко, Анна Ахматова, Борис Пастернак и другие. В 1960-е годы участи арестантов не избежали Юлий Даниэль и Андрей Синявский, позорный судебный приговор выслушал Иосиф Бродский. В 1974 году был арестован и принудительно выслан из страны Александр Солженицын (зафиксирована и попытка его физической ликвидации).

Теперь, вроде, наступила счастливая пора, когда писатели и поэты благополучно доживают до пенсии (непьющие, во всяком случае). Радоваться, впрочем, особенно нечему, ибо долголетие нынешней творческой братии связано прежде всего с тем, что литература потеряла всякое влияние на общественные процессы.

Как написал когда-то Андрей Вознесенский:

Проживает по бивуакам
Стихотворная благодать.
Но раз поэтов не убивают,
Значит, некого убивать.

(На смерть Пазолини, 1975)

Преступление Евгения Арама

«Достоевщина» вошла в мировую литературу стараниями не одного лишь Достоевского. Некоторые современники Фёдора Михайловича тоже с охотой посвящали своё внимание подвалам и выгребным ямам человеческой души.

Одним из таких литераторов был Томас Гуд (1799–1845) — поэт ныне почти забытый.

В 1829 году он поместил в своём альманахе «The Gem» небольшую поэму «Сон Евгения Арама» — о знаменитом убийце. В своё время она заставила говорить о себе. По мнению шотландского поэта Аллана Каннингема (1784–1842), это произведение даёт Т. Гуду «высокое место в ряду поэтов, которые касаются тёмной и страшной стороны человеческой природы, и не столько ясным выражением, сколько намёком говорят о преступлениях, имя которых приводит людей в содрогание».

Сюжет поэмы основан на реальном происшествии.