Истории для кино

– Но Одессу-то вы знаете?

– Слава богу, хоть Одессу они не изменили, – ворчит капитан.

– Одессу никто не сможет изменить! – заверяет Лёдя.

Они сидят за столиком ресторана. Перед ними графинчик русской водки и русская закуска – соленые огурцы. На эстраде оглушительно бацают русские мелодии гармонисты и балалаечники в красных рубахах.

Лёдя предлагает выпить за встречу. Капитан только кивает. Они чокаются, осушают рюмки и приступают к огурчикам. Лёдя пытается перекричать оркестр:

– Неукротимый мы народ – россияне! Казалось бы, Париж, Европа, другой стиль… Но они себе наяривают, как в Жмеринке!

Капитан опять только кивает. Лёдя ударяется в воспоминания: во время той их встречи в ресторане играл итальянский оркестрик, и хоть это была Одесса, но играл он по-европейски камерно, а капитан был там с очень красивой дамой…

– Это моя жена, – наконец подает голос капитан. – Она умерла…

– Простите! А почему вы здесь?

– Это тоже – она… Очень испугалась революции. Хотя я даже не был в белой армии. Уехали, долго мучились… И вот она ушла, а я продолжаю мучиться…

Гармошки и балалайки замолкли – перерыв. Наступает спасительная тишина. Капитан вдруг улыбается и говорит, что наконец-то вспомнил Лёдю и вспомнил, как спросил тогда, чего Лёдя больше всего желаете, а тот ответил: мороженого. Да-да, радуется Лёдя, ванильного с клубникой и орехами на двадцать копеек. Капитан вспоминает, что и вторым желанием Лёди было все то же мороженое на те же двадцать копеек. И тогда он рассказал ему притчу про Дюка де Ришелье и его внука, который не сумел потратить подаренные ему дедом золотые. Но Лёдя по малолетству не понял, в чем соль, а капитан обещал, что он все поймет, когда придет время… Лёдя смотрит капитану в глаза:

– Да, теперь я понял: человек не вправе ограничиваться ничтожными желаниями, он должен стремиться к гораздо большему, пусть даже недостижимому.

Капитан отвечает ему долгим грустным взглядом.

– Это хорошо, что вы поняли. Но… знаете, только в начале жизни, мальчишкой, и в ее конце, уже стариком, понимаешь, что счастье – оно в самых простых вещах. А все остальное…

Гармошки и балалайки вступают вновь, заглушив голос капитана.

Наутро семья Утесовых прогуливается по Монмартру. Лена, сворачивая себе шею, не отрывается от витрин магазинов. Лёдя покупает у крикливого торговца жареные каштаны для Диты.

На углу играет небольшой негритянский джаз-банд. Музыканты ни секунды не находятся в покое, непрерывно двигаются, приплясывают, заигрывают с публикой, посвящая тому или иному прохожему короткое соло того или иного инструмента. Лёдя восторженно наблюдает за ними. Дита тянет его за рукав в сторону карусели. Отец с трудом отрывается от джаза, идет за Дитой, оглядываясь на ходу, но пытается играть равнодушие:

– Ничего особенного! У нас в Одессе тоже так играют… Даже интереснее импровизируют…

– Ох, врун! – смеется Лена.

– Я? Врун?! А ты слышала свадебные оркестры на Молдаванке… после третьей рюмки? Эти негры – просто ж младенцы рядом с нашими хлопчиками!

Лена говорит уже серьезно:

– Я не о том. Не ври самому себе, что – ничего особенного. Ты же спишь и видишь, как бы сделать такой оркестр.

Лёдя вдруг останавливается и произносит негромко, но страстно – как клятву:

– Да, сплю и вижу! Но я увижу это и наяву!

Тишину ленинградского кладбища нарушает лишь траурная мелодия оркестра, сопровождающего скорбную процессию. Лёдя идет рядом с Трубачом – помятым и обтрепанным, неопределенного возраста. Доиграв марш, оркестр делает паузу. И Лёдя продолжает разговор с Трубачом:

– Нет, ты все-таки послушай… Я хочу создать новый, совершенно новый джаз! И не просто оркестр, а музыкальный театр…

– А я тут при чем?

– При том, что ты – потрясающий трубач!

Был…

Трубач достает шкалик водки, зубами срывает пробку и отхлебывает из горлышка.

Оркестр снова начинает играть, и Трубач подхватывает тему. Лёдя упрямо идет рядом и продолжает разговор под музыку:

– Дурак ты! Я же помню, когда ты еще не пил… У тебя была не труба, а живая песня!

Трубач только раздувает щеки, не имея возможности ответить. Процессия останавливается у свежей могилы. Музыка смолкает. Трубач снова прихлебывает из бутылочки и зло усмехается:

– Да я ж понимаю: нормальные лабухи к тебе не идут, вот ты и ищешь вроде меня…

Лёдя меряет его разочарованным взглядом:

Извини, что побеспокоил. Видно, сожрала тебя водяра. Ничего уже не можешь…

Он поворачивается и уходит по дорожке.

Трубач смотрит ему вслед. И вдруг вскидывает трубу и выдает пронзительное соло. Лёдя резко оборачивается и радостно смотрит на Трубача. А участники похорон глядят на него изумленно. Высокая и чистая мелодия плывет над вечным кладбищенским покоем.

В филармонии играет на рояле Пианист с тонким нервным лицом. Лёдя в зале внимательно слушает легкие стремительные пассажи.

Потом он стоит у служебного входа в компании нескольких девушек с цветами. Выходит Пианист и при виде поклонниц раздраженно поднимает воротник пальто. Девушки бросаются к нему, суют цветы и открытки для автографов. Лёдя наблюдает за этим всплеском народной любви.