Истории и теории одного Пигмалиона

Мы продолжали встречаться, беседовать, заниматься любовью, как сейчас называют то, что не имеет никакой цены без любви. Само слово показывает, что таким образом оно лишается содержания. Сколько это продолжалось, не могу точно сказать — дни блаженства текут вне времени, время останавливается. Кошмары тянутся бесконечно долго. Но ничто человеческое не начинается с таких грандиозных ожиданий, не проходит через такие муки и не кончается такой полной катастрофой, как любовь. Внутренне я уже дал от себя все, что мог — хорошее или плохое — я отдал самого себя, от меня уже нечего было взять. Я предал близких моему сердцу людей, но я верил, что в конце концов они поймут меня и простят. И в этом я не обманулся. Но я видел, что самое многое, на что была способна она, это позволить любить себя. И это она считала вершиной любви.

Однажды под каким-то предлогом она уехала — по ее словам в родной город, где у нее еще были родственники. В это время я работал много, до одержимости. В таких случаях результат не всегда высокого качества. Как обычно, я ждал ее с нетерпением, но она медлила, задерживалась больше, чем обещала. Наконец она вернулась и дала о себе знать. Помимо всего прочего, я жаждал прочесть ей только что законченный отрывок одного исследования, которое ее живо интересовало. Мне казалось, что я достиг чего-то исключительного. Послушай меня, мой мальчик, не води любимых женщин на фильмы, которые делаешь. Они могут нанести тебе жестокую рану и даже не из дурных побуждений, а нехотя, невольно. У меня же была идиотская привычка, работая, представлять себе восторженный взгляд любимой. При этом она, возможно, была права — работа была еще совсем сырая. Но мы хотим видеть в любимых не критиков, а восторженных поклонников. Нелогично, глупо, но так. «Тайна сия великая есть!». Ну да ладно.

Мы встретились, пошли в одно из любимых наших заведений, поужинали, а потом оказались в своем гнездышке. Я просто не хотел замечать досаду, которая явно демонстрировалась. Моя самоуверенность не раз играла со мной злые шутки. Согласие пойти в нашу квартирку было дано с явным нежеланием, но я не захотел обратить на это внимания. Однако меня понесло, и я уже не чувствовал опасности. Как только мы вошли, я достал два бокала, налил и принялся читать упомянутый опус, представляющий собой, по моему мнению, новое слово в археологии. Он был довольно кратким. И тут холодным душем обрушились на меня замечания, оговорки, высказанные небрежно, с явным желанием побыстрее покончить с разговором. Я же разошелся и высказал целую тираду, причем не по предмету дискуссии, а ни больше ни меньше как по любви, точнее насчет того, как любящий человек должен относиться ко всему, даже неуспехам другого человека и тому подобное. Когда я посмотрел на нее, я открыл в ее глазах на этот раз не лед и мрак, а ненависть, нескрываемую ненависть. Наверное, так ежи в минуту опасности сворачиваются в колючий клубок, готовые отразить любое нападение врага. Открытие было настолько неожиданным, что застало меня неподготовленным, и вместо того, чтобы как обычно проявить мягкость, скрыться за лживой личиной, я тоже весь сжался, как перед прыжком, и выставил колючки. Не хочу мелочиться, не буду передавать весь этот скандал во всех его мерзких подробностях, скажу только, что на этот раз я высказал многое из того, что так долго копилось на душе. Хладнокровной, хорошо спланированной, но жестокой и методической обороной она окончательно вывела меня из себя. И, наверное, я здорово разошелся, потому что вдруг услышал:

— И вообще, если хочешь знать, в эти дни я была не дома а… — и она назвала город, где, как мне было известно, временно находился тот, второй.