Истории от первого лица (Повести. Рассказы)

Однако я забежала немного вперед. Одним словом, Зойка укатила в Калязин, а я позвонила Арсюше. Он с трудом вспомнил меня, потом удивился, узнав, что Зойка не приедет.

Когда же я сказала, что хочу одна приехать к нему на «Мосфильм», он довольно безразлично ответил мне:

— Если охота — приезжай…

Я отправилась на следующий день, отыскала Арсюшу, и он, надо признать, сделал все, что было в его силах: привел меня к знакомому ассистенту режиссера.

Ассистент режиссера — немолодая, грузная брюнетка, страдавшая одышкой, глянула на меня выпуклыми, иссиня-черными глазами и обронила мимоходом:

— Послезавтра, в девять.

Мы вместе с Арсюшей вышли на покатый, гористый мосфильмовский двор, он проводил меня до проходной. Пока мы шли, он не уставал поучать меня:

— Главное, не чураться и не бояться никаких заданий. Скажем, прикажут тебе — оденься молочницей, или загримируйся мулаткой, или надзирательницей тюрьмы — ты должна быть всегда на все согласна и ни от чего не отказываться. Поняла?

Я ответила:

— Поняла.

— И никаких обид, — говорил Арсюша. — А то Зойка, чудак-человек, чего-то обиделась на меня…

Он покачал своей маленькой, покрытой редкими светлыми волосами головой.

— Мы же с нею в Калязине в одну школу ходили…

Хотя бабушка корила меня и не уставала уговаривать, чтобы я поехала домой, в Миасс, навестить папу и маму, я не послушалась ее. Написала папе и маме письмо, рассказала о том, что меня пригласили сниматься в одной очень интересной картине, должно быть, поручат главную роль, а если не самую главную, то, во всяком случае, интересную для меня, и я должна все лето сниматься, потому и не сумею приехать…

Бедные мои, доверчивые и наивные родители ответили мне пространным письмом, в котором выражали свои восторги и надеялись вскоре увидеть меня на экране.

Правда, папа, более практичный, чем мама, и не такой, как она, восторженный, попросил меня, чтобы я все-таки не бросала свой институт, ибо, как считал папа, можно сняться один раз в кино и больше никогда не получить второй роли, а быть библиотекарем — это все-таки верный и надежный кусок хлеба…

Все лето я просидела в городе, а снялась в одной лишь массовке, съемки продолжались пять дней. Я была кондукторшей трамвая, и мое лицо было видно всего в три четверти, и то издали…

Актриса, игравшая главную роль, пассажирки, проходила мимо меня, совала мне какую-то мелочь, я отрывала ей билет. Вот и вся моя роль. И не могу скрыть, что впоследствии, при монтаже, эти несколько кадров, в которых была занята я, режиссер безжалостно вырезал.

Я смотрела на героиню — пассажирку, одетую в клетчатую, отделанную мехом пелерину — и страстно мечтала о том, чтобы и мне когда-нибудь выпало такое счастье — играть главную роль в кинокартине…

Героиня была, слов нет, хорошенькая, темноглазая, темнобровая, типичная Шаганэ, та самая, о которой Сергей Есенин говорил:

— Шаганэ, ты моя, Шаганэ…

Зойка не преминула бы, наверно, сказать, что я снова ни к селу ни к городу приплела Сергея Есенина…

Героиню звали странным именем Люка, она была неточной, постоянно опаздывала, иногда всем нам приходилось ждать ее.

Характер у Люки был неровный, капризный, мне не раз приходилось слышать, как она ворчала, когда режиссер говорил:

— Еще один дубль. Внимание!

— Вот еще, — возмущалась Люка. — Мало ему десяти дублей, надо еще одиннадцатый. Я и так уже без сил, просто с ног валюсь. И глаза болят от этого несносного света…

А я думала, что никогда бы не устала повторять не только десять, но и сто и тысячу дублей, и пусть юпитеры горят, словно солнце, ничего, я не ослепну, я готова на все, готова не спать ночами, лишь бы быть на Люкином месте…

Но — увы! Режиссер на меня не обращал внимания, я была одной из многих статисток, которых он не старался запомнить.

И, вспоминая недавние свои мечты о том, как меня замечает некий режиссер и выбирает на главную роль и я становлюсь знаменитой кинозвездой, я ощущала непритворное чувство стыда.

Недаром кто-то, кажется Оскар Уайльд, сказал:

«Человеку свойственно прятать юношеские мечты в глубокие недра своей памяти и лишь изредка, наедине с самим собой, мысленно возвращаться к ним».

Превосходно сказано, не правда ли? Разумеется, моя Зойка попрекнула бы меня излишней начитанностью и желанием щегольнуть своей памятью. Что ж, пусть ее, я не сержусь и не обижаюсь…

Мне заплатили семнадцать рублей с какими-то копейками и сказали, что, если я понадоблюсь, меня вызовут снова.

Но недели шли за неделями, я пропадала с тоски в жаркой, прокаленной солнцем Москве, бабушка давно уже уехала погостить к моим родителям, и они время от времени в своих письмах настойчиво допытывались, когда же я, наконец, приеду, скоро ли закончатся съемки на киностудии…

А я все ждала, но меня никто не вызывал, и как-то я сама позвонила Арсюше. Он был на месте, весело бросил в трубку:

— Салют!