Истории от первого лица (Повести. Рассказы)

Мой сын тоже порой смеется.

— Ты, мама, настоящая Большая Советская Энциклопедия, начиненная сверху донизу цитатами.

Потом добавляет:

— В Большой Советской, наверно, томов сто? А для тебя полагается еще один — том ошибок, ведь ты знаешь решительно все и все неточно…

Я не обижалась. Пусть думает так. И пускай я ошибаюсь подчас, но все-таки я знаю много вещей. Мой муж говорил, что моя голова набита всевозможными знаниями, из которых на практике можно использовать разве лишь процентов десять, не больше.

— Знаний много, а КПД вот такусенький, — он показывал половину своего мизинца. — Или еще того меньше…

Я спорила с ним, не уступая ни на минуту.

— Неправда! — утверждала я. — Тот, кто много знает, может считаться поистине богатым человеком. И может наступить такой момент, когда мои познания найдут свое применение в жизни!

С тех пор прошло немало лет, я успела состариться и теперь уже, увы, не стала бы спорить с мужем. Напротив того, я бы наверняка признала бы его правоту.

В самом деле, для чего мне знать, что язык африканских пигмеев состоит всего лишь из ста с небольшим слов, что на Камчатке есть вулкан — Толбачик предсказанный, его назвали «Предсказанный», потому что один профессор почти день в день, час в час предсказал, когда начнется его извержение.

Для чего мне знать, что носили щеголи-петиметры на Руси в восемнадцатом столетии, какое меню предпочитают снежные барсы и что такое Бермудский треугольник. И ни к чему мне точное число нераскрытых преступлений в Австралии в первой половине двадцатого века, так же как ни к чему история появления первого трамвая в Одессе или количество самоубийств в Швеции за последние пять — десять лет.

Все эти и еще многие другие сведения я вычитала в различных книгах, когда после окончания института стала работать библиотекарем.

Я не только читала и запоминала все это, но завела себе специальную картотеку, где на отдельных карточках я выписывала все, что в какой бы то ни было степени казалось мне интересным.

Вспоминая теперь о том, с каким прилежанием я выписывала всю эту многообразную информацию, я думаю:

«Зачем? К чему тратила столько времени, сил, энергии? Чтобы записать число нераскрытых преступлений в Австралии или виды кораллов, растущих на дне Тихого океана?»

Впрочем, все это пустяки, не о том речь. Но вот что я вспоминаю с горечью, с неприкрытой болью: это мои частые ссоры с мужем. Теперь-то я понимаю, всегда и во всем была виновата я, а вовсе не он. Но как же я била его словами! Как щеголяла своей, в общем-то никчемной, так и не нашедшей подходящего применения начитанностью, приводя примеры из различных литературных произведений.

А он был постоянно спокоен и добр, и шутил надо мной, и любил меня, я знала, что он любит меня, и все прощал мне, мой вздорный характер, мои капризы, внезапные вспышки дурного настроения и переполнявшую меня эрудицию…

Лишь однажды, когда я хорошенько постаралась и вывела его из себя, он не выдержал, не говоря ни слова, посадил меня на шкаф. И вышел из комнаты. Я сперва обомлела, потом заплакала. Он снова вошел, снял меня со шкафа и стал утешать, словно маленькую. А я плакала и думала о том, как же он жесток ко мне…

Почему это мы, люди, не всегда и не сразу сознаем свои ошибки? Почему мы всегда кажемся себе правыми и лишь когда-нибудь, впоследствии, понимаем всю свою неправоту, несправедливость, но уже ничего невозможно повернуть обратно…

Почему я не полюбила жену Марика? Не знаю. Но я никак не могла побороть себя, старалась не вмешиваться ни во что, но сердце мое не желало смириться, и я с трудом сдерживалась, чтобы не высказать ей в лицо все то, что думаю о ней.

Она не была ни грубой, ни дерзкой, не хамила мне, всегда была одинаково вежлива и сдержанна. Но я чувствовала, что она не замечает меня. Живет бок о бок со мной, а спроси ее, какие у меня глаза, волосы, выражение лица, в чем я одета, она не сумеет сказать. Потому что она просто не думает обо мне. Как нет меня на свете.

И все-таки я и со всем этим готова была мириться. В конце концов, где это видано, чтобы невестка и свекровь хорошо понимали друг друга? Чтобы они питали любовь друг к другу?

Я была согласна на все, лишь бы Тая любила моего сына.

Он-то любил ее, это было ясно без слов. Он мог бы сказать о себе словами Пушкина:

«Я вас любил так преданно, так нежно…»

А она, она принимала его любовь. Но я видела, что мысли ее далеки от него, она слушала то, что он говорил ей, улыбалась ему, отвечала иногда, она не была говорливой, скорее замкнутой, а сама все время думала о чем-то, никому не известном.

Марик спрашивал меня иной раз:

— Мама, что ты имеешь против Таи? Она же очень хорошая…

— А я разве спорю? — спрашивала я.

— Но ты не любишь ее, — говорил Марик.

Тут я кривила душой, а что было делать? Я возражала:

— Нет, почему же, я люблю ее.

— Не любишь, — утверждал Марик и, само собой, был прав.