Истории от первого лица (Повести. Рассказы)

— Я не хочу, чтобы он сердился на меня, я хочу, чтобы он понял, что я не могла поступить иначе.

— Он не будет сердиться, — пообещала я. — И он поймет все, что следует понять. Я знаю своего сына.

Она ничего не ответила, только взглянула на меня, и я невольно поразилась блеску ее глаз, словно впервые увидела, какие у нее яркие, выразительные глаза…

Потом она ушла в свою комнату и вскоре вышла с чемоданчиком в руке.

— Прощайте, Алла Ивановна, — сказала она. — Не поминайте лихом…

— Прощайте, — сказала я.

Мне хотелось сказать ей, что я желаю, чтобы ее любимый выздоровел, чтобы она наконец успокоилась, но не стала ничего говорить.

Мне представился в эту минуту мой сын, я подумала, какие тяжелые переживания предстоят ему, и новая волна враждебности против Таи захлестнула меня.

Японцы говорят: «Если не можешь победить врага, поцелуй его…»

Она не была мне врагом, но она внесла зло в мой дом. Я не могла победить ее, но и целовать ее тоже не хотела.

Мы смотрели друг на друга, должно быть, она хотела еще что-то сказать, но промолчала, а я думала о том, что впереди ее ожидает немало тяжелых и горестных испытаний.

Мы так ничего не сказали больше, ни она мне, ни я ей.

Она повернулась, вышла в коридор, и я закрыла за нею дверь.

ДЯДЯ ОЛЕГ ГЕОРГИЕВИЧ

Случилось так, что изо всех родных у меня осталась одна лишь Иринка. Жена умерла в тот самый год, когда Иринка пошла в детский сад, сын был убит под Орлом.

А у Иринки оба, и отец и мать, погибли в авиационной катастрофе, когда летели на юг, в Сочи, отдохнуть и подлечиться, потому что, как говорил отец Иринки, мой племянник, им целых четыре года не приходилось отдыхать, то Иринку рожали, то ее от всяких болезней выхаживали, то работу меняли, то еще что-то.

Однако наверстать им не удалось. Самолет попал в грозу, разбился где-то возле Адлера.

Вот тогда-то мне и пришлось переехать к Иринке. Я оказался единственным ее родственником, и, если бы я не переехал к ней, ее пришлось бы отдать в детский дом.

Я бросил на произвол судьбы свою квартиру, и стали мы с Иринкой жить в ее двухкомнатной обители, по правде говоря, хуже и меньшей моей, но мне казалось, для девочки было психологически легче и безболезненней остаться жить на прежнем месте.

Разумеется, она не знала правды, того, что случилось с родителями, она ждала их все время, просыпаясь утром, первым делом спрашивала:

— Дядя, как думаешь, а сегодня они прилетят?

— Может быть, — отвечал я.

Каждое утро я провожал Иринку, я заплетал ей косички, готовил завтрак, потом брал за руку и вел по улице в детский сад.

Иринка продолжала еще долго спрашивать о папе и маме, когда-то они вернутся, и скучала по ним, и ждала от них писем.

Потом мало-помалу стала все меньше спрашивать, постепенно забывая о них. И я благословил извечную человеческую особенность — уменье забывать, потому что, если помнить все плохое и горькое, наверное, жить было бы невозможно.

Иринка вошла в мою жизнь, и весь привычный уклад разом изменился: раньше я долгие годы работал в Минвнешторге, часто ездил за границу, теперь пришлось перейти на более тихую, стабильную работу в издательство «Международная книга», брать на дом переводы и потому чаще бывать дома.

Иринка была не по годам развитая девочка, живая и смышленая.

Не очень красивая — чересчур мелкие черты лица, а само лицо крупное, с очень большим, высоким лбом, маленькие глаза, крохотный нос и рот выглядели подобно игрушечной посуде на большом столе.

Правда, у нее были красивые волосы, мягкие и волнистые, загнутые ресницы, прелестный румянец, то вспыхивавший, то угасавший.

Она безумно любила животных, не могла пройти мимо хотя бы одной собаки, кошки, голубя.

Как-то летом отправились мы с нею в парк, возле стадиона «Динамо».

Было тихо, почти безлюдно, листья деревьев постепенно покрывались тяжелой городской пылью, со стадиона доносились отрывочные восклицания тренирующихся в баскетбол спортсменов.

А мы гуляли, лениво перекидываясь словами, в тени вековых лип и тополей. Когда мы проходили около кустов одичавшей смородины, раздался тоненький писк.

Мы остановились. Иринка схватила меня за руку.

— Дядя, ты слышишь?

— Слышал, — сказал я. — Что это такое, как думаешь?

— Сейчас узнаю, — сказала Иринка и бросилась в кусты, словно в воду, головой вперед. Вынырнула она спустя минуту, прижимая к себе что-то очень маленькое.

Я вгляделся — крохотный котенок. Серый с белой грудкой, с белым пятнышком на лбу.

— Вот, — сказала Иринка, — видишь?

— Вижу, — сказал я.

— Это он пищал, — сказала Иринка. — Белолобый.

Как раз, дня за два до того, мы вместе прочитали рассказ Чехова «Белолобый».

— Белолобый, — сказала Иринка. — Правда, он очень хорошенький?

— Необыкновенный, — ответил я. — На редкость прекрасный кот, только что мы будем с ним делать?

Иринка недоумевающе уставилась на меня.

— Как, что? Возьмем его домой.

— А как же Потап?