Истории от разных полушарий мозга. Жизнь в нейронауке

В один незабываемый полдень мы подъехали к дому нашего пациента в сельской местности Нью-Гэмпшира. Во время перерыва на обед мы глазели в окно столовой, когда я заметил в траве корову, которая лежала, уставившись куда-то вдаль, будто бы в трансе. Я рассеянно сказал что-то о корове и ее умиротворенном состоянии отцу пациента. Джефф был занят приготовлением второго сэндвича и, по-видимому, не ухватил нить разговора. Когда я заканчивал свой пассаж о корове, я сказал: “И все-таки, почему этой корове так нравится обозревать с холма окрестности весь день напролет?” И тут Джефф выпалил: “Понятия не имею, но он, похоже, хорошо фиксирует взгляд. Почему бы нам не поставить перед ним старый тахистоскоп и не посмотреть, что там у него происходит?”

Как только прозвучало последнее слово, он начал густо краснеть. Уставившись в свою тарелку, он мечтал провалиться сквозь землю. Обычно такие промахи были по моей части, и Джефф заставлял меня дорого платить за все до единого, так что я решил немного отыграться. Медленно поворачиваясь в его сторону, я спросил: “Что-что ты сказал, Джефф?” Собравшись с духом, он ответил: “Я сказал, что я твой должник”. И пациент, и его родители засмеялись. Несколько лет спустя они будут рыдать, когда услышат ужасную весть о смерти Джеффа.

Наши поездки в Новую Англию были длительными, так что в пути у нас было много времени, чтобы обсудить все на свете. Джефф всегда говорил об Энн. Он так ею гордился. За короткий срок она успела представить в суде интересы The Wall Street Journal, Daily News, Forbes и большого числа других уважаемых изданий. Он был осведомлен обо всех юридических подробностях и меня тоже в них посвящал. Я пытался задавать ему каверзные вопросы, но он всегда знал все ответы. Если я случайно затрагивал что-то не подлежащее разглашению, он не отвечал, иначе, по его словам, Энн бы его убила. Я продолжал выпытывать, но он никогда не поддавался. Я сердился и вопрошал: “Ну и каково это, когда жена зарабатывает больше тебя?” Он отвечал: “Прекрасно. Я люблю ее… Ничего не могу с собой поделать”.

Джеффу очень нравилось, когда все было логичным и упорядоченным, хотя он не особенно ценил организованность в других, потому что это сводило на нет его невероятную способность видеть взаимосвязи. Он был экспериментатором. Ни у кого это не получалось лучше, чем у него, что его очень веселило. Как-то раз в одном эксперименте результаты получились разными во всех повторениях. Я сказал что-то вроде “Это хорошо, вероятно, мы приближаемся к истине”. А он заорал на меня: “К истине? Ты в своем уме? Плевал я на истину, я хочу лишь, чтобы результаты согласовывались”.

Джефф всегда был готов помочь другому и в то же время яростно отстаивал свою независимость. Он помогал всей лаборатории с любыми экспериментальными тонкостями, а тем, кто не следовал его советам, стоило бы к ним прислушаться. В собственной работе его больше всего заботило, как бы не ошибиться в логике того, что он заявляет. А вдруг в его интерпретации данных есть пробелы? Неделями он еженощно волновался из-за предстоящих выступлений, опасаясь, что кто-нибудь найдет брешь в его рассуждениях. Я журил его: “Ну ошибся ты. Подумаешь! Мы все в чем-нибудь ошибаемся. Эта проблема слишком сложна для того, чтобы наши слабенькие человеческие мозги могли ее решить. Нам нужно лишь, чтобы результат был ближе к правде, чем к неправде. Мы не обязаны во всем быть правыми”. А он огрызался: “Чушь собачья”. Я обзывал его олухом неуемным, а он меня – мутным сукиным сыном. Мы отправлялись выпить и в процессе приходили к выводу, что оба правы.

Джефф был на нашей с Шарлоттой свадьбе. Официальную церемонию провели в кабинете судьи Рины Ювиллер в Нью-Йорке, а затем отобедали в отдельном банкетном зале ресторана Windows on the World на верхнем этаже Всемирного торгового центра. На утренней церемонии присутствовали только сестра Шарлотты и наш друг Ниссон Шехтер, который, как выяснилось, был еще и двоюродным братом судьи. В какой-то момент Ниссон рассказал, как Рина однажды вечером позвонила ему и попросила помочь. Она решала судебное дело, в котором адвокаты истца и ответчика оба были евреями и разбором деталей сводили ее с ума. Поэтому она спросила Ниссона, знавшего идиш, как на этом языке сказать “общая картина”. Судья подумала, что если она сумеет найти подходящее выражение на идише, то сможет достучаться до них. Ниссон ответил, что не знает, но постарается выяснить. Он обзвонил семнадцать раввинов – никто из них не знал нужного слова. В конце концов он позвонил своему старому рабби в Детройт, и тот ответил: “Ниссон, в идише нет слова для обозначения «общей картины». Для евреев существуют только детали”.