Истории-семена

И, конечно же, Тихий Лес настойчиво манил Художника своею тайной и клубящимся, точно морской прилив, утренним туманом – завзятым гостем леса. Сделав около сотни набросков карандашом и написав акварелью не меньше изображений деревенских окрестностей, и само собой, лесной опушки, после года обитания бок о бок с Тихим Лесом Художник наконец твёрдо решил направиться в лесную глубь в поисках новых видов для будущих картин. Не то чтобы он ни разу не наведывался в тенистую гущу спящих деревьев, очень даже много раз Художник прохаживался по единственной, пользовавшейся доверием у местных, тропинке, забираясь порою так далеко, что все деревенские звуки тонули. И постоянно выходила чудная странность: всякий раз живописец ненароком забывал дома то кисти, то нужную краску, а то и вовсе холст, что уже ни в какие ворота.

– То лес хитрит, не желает просто так свои красоты делить с холстиной, – пошучивали селяне всяк раз, когда несолоно хлебавши возвращался незадачливый Художник из Тихого Леса.

– Да не лес то, а моё разгильдяйство, – сетовал тот, но всё ж кидал украдкой озадаченный взгляд на спокойные верхушки деревьев.

– Ну, ну, – озорно щурясь и беззлобно скалясь, вторили селяне, – и разгильдяйство.

И вот одним погожим весенним утром Художник, пересчитав все краски, карандаши и кисти, уложил их в чемоданчик, свернул в рулон с десяток чистеньких холстов и, закинув за спину треножный мольберт, бодрой походкой направился из своего домика в глубь опушки.

Чуток продвинувшись, он вдруг обнаружил – привычная белёсая дымка не стелилась по земле как всегда, точно на сегодня туман передумал заявляться в гости в лес, тем самым нарушив привычный ритуал.

«Вот ведь неудача. Именно сегодня, когда я прихватил всё, ничего не забыв. А как хороши деревья в туманной пелене», – озадаченно размышлял Художник, растерянно оглядываясь по сторонам: вдруг да углядит где дымчатую полоску на травянистом ковре. Но шага не сбавлял, по-прежнему двигаясь в самую чащу Тихого Леса.

Порой тишина пробирала чище, чем утренняя свежесть воздуха. До мелкого, неприятного озноба. Художнику иной раз чудилось, будто за ним тишком наблюдают, да не с одной стороны, а со всех разом.

«Никак лес следит за мной. Вот те на».

Иногда бодрый порыв ветра налетал на путника, обдавая лицо пряным, хвойным запахом с примесью незнакомых, но чудных ароматов. Безусловно, цветочных, отчего-то решил Художник. И всякий раз ни единая веточка, ни один юный листочек не дрогнул – будто для леса не существовало понятия «ветер». Впрочем, и время Лес не признавал: как позже оказалось, часы, прихваченные из дома, застыли под воздействием лесных сил – стрелки стояли точно в том расположении, когда нога Художника пересекла лесную границу. Естественно, Художник сбился и потерял счёт минутам, не говоря уже о часах – ему уже мерещилось, что он бредёт не меньше дня.

Ориентироваться по солнцу не представлялось возможным, высокие и пышные кроны деревьев, точно банные веники, плотно закрывали небо, оставляя на обзор лишь мелкие его заплатки. Тем не менее, солнечный свет непостижимым чудом просачивался до самой земли, оседая золотистыми крупицами на траве, чего вполне хватало Художнику в пути.

Как обычно бывает, идя очень долго, можно неожиданно прийти к цели. Так случилось и с Художником: сделав пару шагов по тенистой тропке, он вдруг очутился на открытой поляне, где свет заполнял собою всё пространство. Путник невольно прикрыл глаза – тем после густых сумерек было больно взирать на столь яркий светоч, ведь поначалу Художнику привиделось, будто поляна сама по себе сияла, не зависимо от небесного светила.

Но то заблуждение быстро прошло, когда зрение привыкло вновь к яркому свету. И тогда Художник ахнул: поляну самую обыкновенную из всех прочих на свете, в прямом смысле слова поливали солнечные лучи. Потоки света уподобились речным горным водам, которые с неимоверных высот обрушиваясь на землю, порождают в подножье облачные клубы из водяных брызг. Что-то похожее происходило на той поляне с ниспадавшим светом, только вместо пенившихся брызг, на траве стелился туман, не привычный дымчато-белый, а золотистый с белыми искорками.

– Что это? – изумился оторопевший Художник. Он тут же скинул свою поклажу и принялся нервно устанавливать мольберт и прилаживать на нём один из холстов. – Это необходимо запечатлеть. Немедленно!

У карандаша, сделавшего несколько нервных линий, надломился грифель. Художник отбросил в траву страдальца, взял в руки другой, но и тот не продержался дольше своего соплеменника. Плюнув в сердцах, живописец схватился за кисть и краски, но итог вышел печальный: краски не желали ложиться на полотно как нужно, растекались или вдруг густели в самый неподходящий момент. Как ни смотри, а пейзаж не давался.

– Это катастрофа, – упавшим голосом констатировал Художник. – Я бездарь. Передо мною такое великолепие, а я не в силах отразить на холсте даже его тень.