Истории тёмного королевства (СИ)

Чёрта с два. Никакого смысла от нормальной жизни. Правда, музыку тоже иногда хочется послать куда-подальше, но парочка волшебных приходов способна всё исправить со скоростью, необходимой для щелчка пальцев.

— Молодец, Джими, чувак, — хлопнув по правой руке (она всё равно бесполезна, потеряй он её, потери не заметит, а левой будет делать всё то же, что и всегда), — улыбается женщина с пышной гривой волос, детской улыбкой и сигаретой в зубах, — снова подожжешь гитару сегодня?

— А как же, — улыбка приобретает черты лукавости, струны сегодня нежно стонут под пальцами, — жаль, что она не сгорит. Круто смотреть на пылающие вещи. А еще на то, как у остальных глаза круглые как гребанные блюдца, — а где Джим, мать его?

— С Пем, конечно, — женщина вдыхает сигарету с такой жадностью как некоторые люди — нормальные люди — кислород, в котором здесь уже нет надобности, — планируют таки покорять Париж.

— А Роб где? — продолжает допрос гитарист, дразня струны. — Опять развлекается с какой-нибудь деткой?

— Горбатого, знаешь ли, даже могила не исправляет, — губы дамы снова рисуют лукавство, она ухмыляется, но по-доброму, — мне, кажись, нужно поцеловать свою главную любовь. Без приходов жизнь — такая ерунда.

Гитарист со всей дури бьет гитару об стол. Целыми остаются и гитара, и стол. Здесь уже нет разрушений. Ни в каком виде. Хотя разрушать — это очень весело, когда ты при этом создаёшь.

— У меня нет ровно никакого желания играть одному, — бурчит гитарист, — мне что, блять, больше всех нужно чертей развлекать?

— А ты что, — уставший, худой блондин, который давно уже позабыл о существовании расчески, спускается по лестнице вниз, — никогда не представлял зрителей на фестивалях в образе чертей?

— Нет.

— Зря. Это офигенно весело.

— Не сомневаюсь.

Гитарист тут же схвачен в плен холодных пальцев. На его шее остались следы, и они не сходят. Впрочем, эти следы его не волнуют ни капли. Они — маленькая капелька в море других следов по. Всему телу.

— Сомневаешься, — сердито блестя глазами, хрипит его обидчик (который, конечно, обидчиком не является), — я тебе, мать твою, башку прострелю. Я умею.

Дама с пышными дредами и сигаретой в зубах протягивает своему раздражительному другу крохотный белый пакетик.

— Введи и успокойся, чувак. Вам сегодня ещё играть вместе.

— Да ты прямо как Большой брат, детка, — дверь открывается, он входит с гитарой, большой кудрявый бог, которому здесь поклоняется дьявол, как и им всем — своим детям. Дьявол — их чёртов фанат.

Он целует её, отняв сигарету и глубоко затянувшись.

— Эй, а ты что-то имеешь против Большого Брата? — она шутливо хлопает его по заднице и показывает на пустую гитару у сцены в углу.

— У моей матери был муженёк, — блондин всё еще лохмат, и всё ещё зол, подарком дамы пока не воспользовался, — у него была фамилия, похожая на слово «мудак». Мудаком он и был. И ты мудак тоже.

Впрочем, говоря это, он улыбается, большой кудрявый бог похлопывает его по спине — никто ни на кого не злится. Они уже давно перешли черту злобы.

Дама, наконец, оставляет сигарету, швыряет ее себе под ноги. Подходит к микрофону и, когда старик Джим трогает струны гитары, а Джейме поджигает гитару, начинает петь. Но вскоре останавливается, сосредоточенно морщась и потирая лоб.

— Сегодня я не в голосе. Зря я тогда решила остановиться. Скоро всё равно сяду на иглу.

Мохнатый блондин больше не злой, а спокойно-умиротворённый. Сладкий подарок дарит несколько часов спокойного умиротворения всем, и он — не исключение, а, скорее, подтверждение этого правила.

— Мать твою, — дама вздыхает, шумно выпустив воздух из лёгких, точно пробку, — мне надоело постоянно солировать. Нужно искать подружку на замену, вам так не кажется, джентльмены?

Стук каблуков по холодному паркету заставляет всех насторожиться. И даже благословенная музыка смолкает. Они все, не сговариваясь, смотрят на дверь. С тихим скрипом дверь открывается.

Она стоит на пороге, хрупкая, изумленная. Её волосы буйной волною ниспадают по плечам. Она, видимо автоматически, старается собрать их вверх. В руках сжата бутылка, пальцы посинели, но отпустить драгоценный груз она не может.

— Что. что происходит?

Дама с пышными дредами и детской улыбкой подходит к новенькой, оставив микрофон, и ласково гладит её по плечу.

— Добро пожаловать к нам, детка.

— Какого чёрта? — спрашивает новенькая, уже агрессивнее, явно нападая, — я должна была удочерить девочку. И уже пять лет как мечтаю отметить своё тридцатилетие в Израиле. Я умирала сотни раз, и…

— Милая, — бог гитары откладывает инструмент и подмигивает другому божеству, своему лучшему другу здесь, в тесноте этих стен, — музыканты, если они, конечно, настоящие, не доживают до тридцати. Они даже до двадцати восьми не доживают.

А потом, пока она, испуганная, взволнованная, сверлит глазами пол, говорит самым будничным тоном:

— Пойду позову Робу, наконец. Заигрался он со своими красотками.