Истории тёмного королевства (СИ)

Сейчас он смотрел на свою милую девочку, что убегала на свидание, юркнув в машину кавалера и помахав ему рукой, и не мог поверить, что она стала уже совсем взрослой. Почти женщина. Больше не его крошечная малышка, которую когда-то в бессонные ночи таскал на руках, которой читал сказки, усадив себе на колени, и любовался, пока она старательно работала в лавке, помогая ему. И да, она теперь очень напоминала мать.

*****

Румпель тушит свет в прихожей, оставляет зажженным лишь ночник в спальне. Идет в душ и, приняв его, ложится в кровать. Остается только надеется, что Белль права. Что этот Адам не причинит ей боль (если так, превратиться в жабу, уж он постарается это устроить). Что любовь может изменить ее избранника, так же, как любовь ее матери изменила ее отца.

Румпель смотрит на фото жены, навсегда молодой и улыбающейся, и улыбается ей в ответ:

— Наша малышка совсем взрослая стала, милая Белль. Надеюсь, ты видишь, как она прекрасна. Ты бы радовалась ее доброму сердцу и легкому нраву. Это у нее от тебя.

Румпель вздыхает. Ночное небо сыпет в окна миллиарды звезд, луна таинственным светом поливает занавески.

— Удачи тебе, милая доченька.

Он снова глядит на фото жены и улыбается.

— И доброй тебе ночи, Белль. Где бы ты не была.

========== 70. Тони Старк и Харли Квинн ==========

Клоунесса смеется гиеной и показывает ему средний палец, бросается на прутья решетки, облизав их, точно сладкий пудинг. Тони не может поверить, что это покалеченное крикливо-яркое существо — его Харлин.

— Харлин, идем домой.

От Старковского сарказма ничего не осталось. Боль и презрение к себе самому заполнили все, каждую клетку ядом отравили. Он чувствует себя беспомощным и беззащитным. Вина съедает каждую клетку, как рак. Опухоль расползается по телу, метастазы совести, что не давали покоя с тех пор, как возлюбленная пожертвовала собой ради него, оставшись в лапах негодяев, вонзились глубоко в тело, болят под кожей.

Ответа на вопрос, что делает, что въелся под корку мозга, Тони так и не находит. Просто следит, как кривляется арлекина, стараясь взять себя в руки. Ему не впервой ходить по краю пропасти, но впервые, пожалуй, он чувствует себя настолько несчастным и таким беспомощным.

Харлин бросается вперед, точно птица-терновник, желая проткнуть себе грудь прутьями железной решетки, облизывает его щеку, как собака на привязи.

Тони шарахается, шатается пьяным, хмель боли бьет в мозг. Он жаждал ее, желал ее ласк с тех пор, как ее не стало рядом и краски погасли. Но не таких ласк ему хотелось. Он ждал ее теплых прикосновений, но пальцы ее холодны, точно лед. А язык кровавый, будто она пила лимонад с красителями, только им и живет.

Это больше не его Харлин. Это — ее тень, черная туча, что скрыла ее от него, унесла возлюбленную далеко, в страну, из которой не возвращаются. И всё же Тони по привычке зовет ее старым, родным именем, глупо надеясь, что, может быть, она отзовется. Вспомнит себя прежнюю, настоящую.

— Харлин!

— Её больше нет, пирожочек. Она умерла. Гниет в чане с химикатами. Ты опоздал. Доволен?

Тони закрывает глаза. Химикаты, конечно же. Что еще могло так обезобразить ее лицо — до неузнаваемости? Отрава изменила ее внешность, любовь к нему покалечила душу. Замкнутый круг. Конец.

Тони открывает глаза, снова смотрит на свою любовь — знакомую и не знакомую одновременно. Надо развернуться и уйти. Бежать отсюда. Стереть из памяти, что эта встреча, последняя встреча, состоялась. Забыть. Не помнить. Жить только светлым проблеском воспоминаний о девушке, которую убили три года назад его враги. Это необходимо. Иначе он сам умрет от боли, не выдержит. Никакой он не Железный человек, а человек слабый, несчастный. Маленькая песчинка в пылу мироздания. Жалкое ничтожество. Клоун, потерявший все, потому что ничего не имеющий.

Он медленно отходит от клетки, на которой Харлин повисла, как обезьяна, издает смешные звуки, красуется гибким телом. Он помнит каждую родинку на ее коже, но уже не уверен, что, после ее трансформации, они сохранились или не превратились в гадкие водянки. Последний взгляд самый тяжелый, самый горький. От него у нее, должно быть, кожа трещит. Но Тони не может оставить ее без последнего «прощай», сказанного уже не словами (слов она больше не слышит, не слушает) — глазами.

Харлин хохочет, взрывается ядовитым клубком смеха, искрясь, будто лампочка, охваченная замыканием. Ей весело, химикаты и пытки всё уничтожили в ее душе, а гадкий хохот оставили — вечное напоминание о том, как покалечили.

Вечное мерило боли для мистера Старка.

Тони резко разворачивается на пятках и топает к выходу. Без тени обычной грациозности, переваливаясь, как медведь. Никогда еще тяжесть мира, что он несет, не была так ужасна. Никогда еще ноша его не была столь горька.

Тони страшно. Боится, что не вынесет груза, привалившего плечи, сломается. Тони почти разбегается, почти бежит прочь из этой тюрьмы для нее и своего уставшего сердца.