Читаем Истории торговца книгами полностью

Много лет назад Дженни Юглоу и Кэтрин Уиндхем отнеслись к моим трудам куда более серьезно, чем я сам. Десять лет назад я поделился замыслом этой книги с основателем издательства Canongate Books Джейми Бингом, и я благодарен ему за его мягкий совет: он сидел на застеленном киргизскими коврами полу в задней комнате, уставленной книгами, в Ноттинг-Хилле и велел мне не скрываться за фактами. Я люблю его за то, что он стал тем самым отступником, от которого мне так важно было получить добро на печать книги. Аналогичный отрезвляющий совет – найти собственное видение вещей – я вынес и из разговора с Питером Акройдом, когда мы обсуждали самоубийство Вирджинии Вулф.

Архивариус Кентерберийского собора Крессида Уильямс читала фрагменты этой книги с присущей ей строгостью и твердостью взглядов, таящихся внутри ее по-матерински доброго сердца. Энтони Лайонс вдохновлял молодежь как учитель, а меня – как друг, причем сильнее, чем он может себе представить. Джош Хьюстон, сотрудник издательства Йельского университета, делился со мной основными книгами и поддерживал тихой участливой беседой в самые сложные дни.

Кейт Ганнинг, личность масштаба мадам де Севинье[286], – крестная этой книги, дружба с ней была для меня тем домиком на дереве, где я всегда мог найти приют. Я не хотел заканчивать книгу, поскольку редактор Саймон Уайндер был столь участлив и внимателен, а Эва Ходжкин оказалась такой мудрой совой. Джейн Бердселл терпеливо занималась техническим редактированием. Мой агент Софи Лэмберт умело оберегала меня от необдуманных решений и вообще являлась олицетворением всего того хорошего, что есть в книжной индустрии. Эмма Финн – ее отзывчивый консул.

Фундаментом этой книги стали мои дети. Эйлса куда больше похожа на своего кумира Маргарет Кавендиш[287], чем она думает, Оливер – настоящий ясновидец из леса, Индиа – сострадательная жар-птица, Каспар – ницшеанец с честертонским уклоном, а Уильям – мудрый советник. Франческа – это Энн из «Доводов рассудка»[288], Джек – настоящий Каратаев, а Сэм – само олицетворение доброты.

Моя жена Клэр – мудрая, юморная и читает странные забытые книги. Наш союз подобен экспедиции на «Кон-Тики», которую она так любит изучать. Он стал триумфом надежды над вероятностью.

Сведения об источниках

Во время создания этой книги я по ночам изучал биографию Кафки в трех томах (Kafka. Princeton[289], 2005–2017) Райнера Стаха, видного писателя из Берлина в кожаном пиджаке, которому, как и мне, около шестидесяти пяти. Даже читая его в переводе, я столкнулся с несколькими незнакомыми мне словами; например, со словом «эпигонский». Этот исчерпывающий труд пронизан беллетристскими озарениями о человечности. Кроме того, на моей прикроватной тумбочке всегда присутствуют книги, которые являются для меня путеводными звездами: «Шерлок Холмс», произведения Ивлина Во и труды современных писателей, например Лесли Джемисон и Оливии Лэнг.


Заветные книги и жизненные невзгоды

Книга двух французов положила начало изучению феномена читающих людей и захватила мое воображение в 1970-х годах, когда я еще был студентом. В 1930-х Люсьен Февр и Марк Блок основали историческую школу «Анналы». В тот период радикальных историко-географических перемен они анализировали повседневную жизнь, некоторые очевидные исторические изменения, используя междисциплинарный подход к изучению прошлого. Откуда такой интерес к «простым людям»? Двое мужчин – обеспеченных буржуа – объясняли это тем, что в годы Первой мировой войны провели несколько лет в окопах с людьми самых разных социальных слоев. Блок, участвовавший в битве на Сомме, описывал войну как «гигантский социальный опыт, невероятно богатый». Став бойцом Cопротивления во Вторую мировую войну, он был расстрелян немцами в Лионе. После войны Февр с удвоенным рвением продолжил дело «Анналов». Он с презрением отвергал «эти незрелые разделения, основанные на искусственном возвеличивании тех или иных дат и событий; именно такой подход скармливают школьникам, чтобы держать их в блаженном неведении». Его исторический труд 1958 года «Происхождение книги» (L’apparition du livre, в английском переводе The Coming of the Book: The Impact of Printing, 1450–1800. Verso edition, 1976) существенно превзошел его собственные скромные ожидания. По его словам, он лишь хотел написать «нечто, что не было бы неприятно читать» о вопросе, который «никто ранее не изучал и не систематизировал».

Моя жена Клэр нашла снятую с печати книгу Генри Миллера «Книги в моей жизни» в затхлом подвале книжного магазина в Брайтоне. Это удивительно беспорядочное, но крайне самобытное путешествие книголюба, которое начинается со своенравного предисловия автора, где он рассказывает о книгах, которые были раскритикованы в пух и прах и получили «плохие отзывы», и заканчивается главой, посвященной чтению в туалете.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 знаменитых тиранов
100 знаменитых тиранов

Слово «тиран» возникло на заре истории и, как считают ученые, имеет лидийское или фригийское происхождение. В переводе оно означает «повелитель». По прошествии веков это понятие приобрело очень широкое звучание и в наши дни чаще всего используется в переносном значении и подразумевает правление, основанное на деспотизме, а тиранами именуют правителей, власть которых основана на произволе и насилии, а также жестоких, властных людей, мучителей.Среди героев этой книги много государственных и политических деятелей. О них рассказывается в разделах «Тираны-реформаторы» и «Тираны «просвещенные» и «великодушные»». Учитывая, что многие служители религии оказывали огромное влияние на мировую политику и политику отдельных государств, им посвящен самостоятельный раздел «Узурпаторы Божественного замысла». И, наконец, раздел «Провинциальные тираны» повествует об исторических личностях, масштабы деятельности которых были ограничены небольшими территориями, но которые погубили множество людей в силу неограниченности своей тиранической власти.

Валентина Валентиновна Мирошникова , Илья Яковлевич Вагман , Наталья Владимировна Вукина

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
50 знаменитых убийств
50 знаменитых убийств

Эдуард V и Карл Либкнехт, Улоф Пальме и Григорий Распутин, Джон Кеннеди и Павлик Морозов, Лев Троцкий и Владислав Листьев… Что связывает этих людей? Что общего в их судьбах? Они жили в разные исторические эпохи, в разных странах, но закончили свою жизнь одинаково — все они были убиты. Именно об убийствах, имевших большой общественно-политический резонанс, и об убийствах знаменитых людей пойдет речь в этой книге.На ее страницах вы не найдете леденящих душу подробностей преступлений маньяков и серийных убийц. Информация, предложенная авторами, беспристрастна и правдива, и если существует несколько версий совершения того или иного убийства, то приводятся они все, а уж какой из них придерживаться — дело читателей…

Александр Владимирович Фомин , Владислав Николаевич Миленький

Биографии и Мемуары / Документальное
Музыка как судьба
Музыка как судьба

Имя Георгия Свиридова, великого композитора XX века, не нуждается в представлении. Но как автор своеобразных литературных произведений - «летучих» записей, собранных в толстые тетради, которые заполнялись им с 1972 по 1994 год, Г.В. Свиридов только-только открывается для читателей. Эта книга вводит в потаенную жизнь свиридовской души и ума, позволяет приблизиться к тайне преображения «сора жизни» в гармонию творчества. Она написана умно, талантливо и горячо, отражая своеобразие этой грандиозной личности, пока еще не оцененной по достоинству. «Записи» сопровождает интересный комментарий музыковеда, президента Национального Свиридовского фонда Александра Белоненко. В издании помещены фотографии из семейного архива Свиридовых, часть из которых публикуется впервые.

Автор Неизвестeн

Биографии и Мемуары / Музыка