История

Для оценки особенностей в построении Геродотовой истории в связи с предполагаемым процессом литературной работы историка необходимо принимать во внимание многие обстоятельства, до сих пор выясненные весьма недостаточно: прежде всего общее состояние историографии во время Геродота и зависимость ее от эпической поэзии. «Истории» Геродота представляют первый по времени опыт всеобщей истории, которому в прозе предшествовали историко – топографические разрозненные описания отдельных стран, городов, племен, знаменитых родов и т. п. В труде «отца истории» мы встречаемся впервые с грандиозной попыткой воспользоваться для прозаического изложения замечательных событий и достопримечательностей искусством изложения, задолго до того достигнутым эпическими поэтами. Отсюда стремление к пластичности и драматизму в изображении занимательных положений, выражающееся в обилии прямой речи или, точнее, диалогов, нередко интимнейших по содержанию и произносимых в такой обстановке, которая делала их доступными разве для поэтического воображения; большинство подобных диалогов глубоко проникнуто личным настроением самого историка, которое он переносит на изображаемые им личности и события. В этом отношении Геродотовы диалоги гораздо больше, нежели речи у Фукидида, походят на хоры античных трагиков того времени. Отсюда же множество повторений и заключительных, обобщающих выражений, весьма употребительных в эпической поэзии и совершенно чуждых строгой истории: «так прибыла в Египет Ио», «так рассказывают персы», «таковы рассказы персов и финикиян» и пр. и пр., – выражения эти и подобные встречаются иногда на протяжении нескольких строк, и нельзя отрицать, что они содействовали живости и легкости усвоения в массе читателей. Три раза Геродот упоминает, что каппадокийцы называются у эллинов сирийцами (I, 72; V, 49; VII, 72), три раза определяется длина парасанга в эллинских мерах (II, 6; V, 53; VI, 42), три раза упоминает автор о пожаре, истребившем дельфийский храм (I, 50; III, 80; V, 62); в нескольких местах мы находим повторные замечания о предметах без всяких признаков того, что автор имеет в виду сказанное о них раньше. Подобные случаи, хотя рядом с ними стоят другие, где читатель отсылается самим автором назад или читателю обещаются подробности в дальнейшем изложении, не могут служить указанием на первоначально самостоятельное, вне всякого плана лежащее составление отдельных частей истории; следуя до конца этой гипотезе, пришлось бы раздробить Геродотово повествование и в таких частях, цельность и единство составления которых ни в ком не возбуждают сомнения. Ссылки древнего автора на предыдущее и последующее могут рассматриваться не более как уступки читателю, нуждающемуся в некоторых внешних средствах для образования полного живого представления о событии или участи интересного лица.

Таким образом, непоследовательность древнего автора в приемах изложения, неизбежная на ранних ступенях прозаической историографии, служит источником недоумения для новых критиков, прилагающих к первым опытам прозы несоответствующие литературные понятия и притязания.