История

Человеческая натура (φύσις), независимо от племени, рода, пола и возраста ее носителей, имеет некоторые общие черты. Эти черты — стремление к свободе (ἐλευθερία), эгоизм, желание властвовать над другими (τῶν ἄλλων ἀρχή) и воля «захватить побольше» (πλεονεξία)[122].

Человеческий характер (τρόποι) изменяется в зависимости от индивидуальных особенностей натуры (φύσις), которая остается неизменно эгоистической. Под давлением обстоятельств (τύχη) натура либо изменяется в направлении к «зверству» (III 81, 5; ὠμότης как на Керкире) и к вырождению (III 83, 1: κακοτροπία) или к облагораживанию, как в Перикловых Афинах (под влиянием стремления к свободе — ἐλευθερία).

Группам людей (например, народному собранию или войску) свойственны явления массового психоза, такие как панический страх, потеря мужества при неудаче, ужас перед внезапной опасностью (в войске), причуды и капризы политически активной народной массы[123]. Эти антисоциальные черты человеческой натуры противоположны «закону» (νόμος) как человеческому установлению. Человеческая натура [за исключением ее неизменного эгоистического характера (τρόποι)] стихийно развивается с возрастом и в племени и незаметно приспособляется к событиям, действиям и к изменениям политических учреждений[124].

В политической истории (так же как и в космосе) господствуют слепые стихийные силы (непредвиденное стечение обстоятельств, стихийные явления, землетрясения, эпидемии и пр.), которые нарушают причинный ход исторических событий. Все эти силы объединяются понятием τύχη («слепой случай»). О том, что входит в сферу τύχη, историк может только сообщать. Сфера τύχη иррациональна и не подчинена этическим нормам. Эта иррациональность[125] проявляется не только во внезапных ударах судьбы, но и в человеческом поведении. Влияние τύχη всегда пассивно; эта безличная сила оказывает решающее влияние на успех человеческих замыслов, она может вредить или помогать людям[126].

Напротив, все то, что в истории восходит к человеческим замыслам, решениям, планам (γνῶμαι), историк выводит из законов человеческого мышления, расчетов и воли[127].

C помощью возможно более объективного изложения материала и своего искусства Фукидид выявляет в исторических событиях духовные и политические силы (которые подчинены непредвиденной случайности и неизбежности). Эти события, представлявшиеся современникам трагическими несчастьями (παθήματα), он с художественной правдой раскрывает как необходимые и неизбежные и вызывает чувства трагического потрясения, сострадания и жалости к людям. Но вместе с трагическим восприятием читателем таких незабываемых эпизодов, как описание «чумы» (II 47–54), осады и падения Платей (II 71–78; III 20–24; 52–68), последней битвы у Сиракуз и событий у Микалесса (VII 29–30), он (читатель) постигает философию истории[128].

Хотя Фукидид и не верит в абсолютное могущество разума, но все же сохраняет веру в возможность человека влиять на ход исторических событий; он допускает (правда, весьма ограниченную) свободу воли и только для великих исторических личностей, которых он признает до некоторой степени самостоятельным фактором исторического развития[129] (например, Фемистокла и Перикла). Великие люди (как Фемистокл) могут предвидеть ход исторических событий. Их задача — правильно руководить, сдерживая дурные природные качества народной массы (ὀργή «раздражение», ὕβρις «заносчивость», πλεονεξία «стремление захватить побольше»)[130]. Они сознательно намечают ход исторических событий, борясь с исторической неизбежностью (ϰατὰ τὸ ἀὸρώπινον)[131] с помощью своей способности предвидения (πρόνοια, например, Фемистокл и Перикл)[132] и ясности суждения (τὸσαφές). Отсюда возникает трагическое противоречие между возможным правильным решением (например, продолжением политики Перикла) и ложными решениями его преемников. Люди ординарных способностей (как, например, Клеон) часто действуют так, будто им всегда будет сопутствовать удача (εὐπορία τῆς τύχης), в уверенности, что всегда справятся с обстоятельствами, Однако это иллюзия.