История античного атлетизма

Впрочем, эпиникий не сразу стал поэтическим отражением индивидуальных черт победителя. Сначала, вероятно, создавались величальные оды более общего содержания. Так же, как первые статуи атлетов в Олимпии еще не носили персонального характера, а чаще всего являлись типичными образами сильнейших мужей Греции,[304] так и первые эпиникии не создавались для каждого победителя в отдельности.

Таким универсальным эпиникием, исполнявшимся в честь сильнейших (сперва единственно, а потом и наряду с персональными одами), был знаменитый «Тройственный каллиник» Архилоха:

Тенелла!
Светлопобедный – радуйся

, о царь Геракл, —Тенелла – светлопобедный —
И сам, и Иолай твой – два копейщика! —
Тенелла!
Светлопобедный – радуйся, о царь Геракл![305]

Этот лаконичный гимн Гераклу – основателю Олимпийских игр и атлету – не утратил прелести и влияния даже во времена Пиндара.

Правда, Эратосфен считал это произведение не эпиникием, а только гимном (III, 13). Однако думается, что античный ученый больше имел в виду форму, чем содержание.[306]

Популярность Архилохова «Тройственного каллиника» – это еще одно подтверждение того, что среди многочисленных мифологических версий об учреждении состязаний в Олимпии миф о Геракле-основателе всегда занимал почетное место.

Агонистика завоевала классическую Грецию. Влияние и дух спортивных состязаний распространяется повсюду. Этот процесс настолько всеобъемлющ, что «…уже в VII–VI веках до н. э. элементы агона проникают в философию – интеллектуальные состязания: зарождается диалектика. Терминология спортивной агонистики прочно входит в словарь философских и литературных понятий».[307]

Если в греческой поэзии мы находим обильный мифологический, исторический и географический материал, то фактов, относящихся к античной агонистике, здесь, пожалуй, не меньше. Состязания и доблесть победителя становятся источниками вдохновения не только для поэтов, но также для скульпторов и художников.[308]

У каждого свободного (и зажиточного!) грека создавалось вполне определенное праздничное и приподнятое настроение в дни больших агонов, когда, как сказал Архилох,

…толпой валил народ на состязания.

[309]

Однако задачи агонистики и требования, предъявлявшиеся к атлетам, во времена Гомера, Архилоха и Пиндара не были одинановыми. В разные периоды истории античного общества существовали различные (в зависимости от господствующих взглядов и социальных условий) мнения о взаимосвязи спортивной агонистики и гражданского долга.

Период VI–V веков до н. э. в определенном смысле можно назвать «золотым веком» эллинской гимнастики и атлетики. Предлагали даже назвать этот отрезок истории Олимпийских игр «агональным» (Г. Буркхардт, Э. Эренберг, Г. Дюпперон).

Но в недрах «золотого века» вызревают новые взгляды, опрокидывающие прежние представления о человеческой доблести.

Формируется и крепнет древнегреческий полис. Вступают в свои права экономические законы полисной системы. Необходимость постоянной обороны полиса способствует новому возрождению и распространению среди его граждан стройной системы физической культуры.

В это время «аристократическому идеалу физической силы, олицетворенному в фигурах гомеровских героев, зажиточные слои ремесленников и торговцев из ионийских городов противопоставили новые ценности. Исходя из общественно важной мудрости, дающей силу экономике, главной доблестью является денежное богатство – важное условие жизни в полисе».[310]

Одновременно все больше усиливается классовое расслоение эллинского общества, все резче очерчиваются контуры рабовладельческого государства, те контуры, которые у Гомера иногда носят еще несколько расплывчатый характер. И все отчетливее против аристократического блеска спортивной агонистики выступает народное течение. Оно выражается в иронической критике атлетов. Сначала здоровое и разумное, отвергающее лишь «чистую» агонистику, это течение позднее, в эпоху эллинизма доходит до почти полного отрицания агонов (например, киники, о которых шла речь в главе I).

Итак, культ силы, с одной стороны, и культ богатства на фоне интеллекта – с другой. Несомненным выражением этого раздвоения взглядов в гимнасиях был двойной культ Геракла и Гермеса (см. главу II данной работы), первый из которых олицетворял физическую силу, а второй – интеллект и коммерческую смекалку. Кроме того, промежуточное место занимает культ Тесея – более изящного и утонченного, чем Геракл, но, конечно, в гораздо большей степени атлета, чем Гермес. Все трое мирно уживались в эллинских гимнасиях, что явствует из уже упомянутого описания мессенского гимнасия у Павсания.[311] То, что начинает лишь вырисовываться у Гомера, теперь обретает силу и полноправие. Как заметил Б. Билинский в уже упомянутой работе, «многоумный Одиссей все явственней опережает быстроногого Ахилла».[312]