Если Париж и Неаполь были, по всей видимости, потеряны, то Вена сулила больше надежды. Или Бурнонвилю так показалось, когда в 1855 году ему поступило предложение из Венской императорской оперы. Раздосадованный интригами и недальновидностью руководства, которые в то время царили в Королевском театре в Копенгагене, он согласился. Это была серьезная возможность представить и испытать свою работу в одной из ведущих европейских столиц. Но венцы были во власти мюзик-холлов и вальса, и зрители нашли балеты Бурнонвиля (не говоря о его балеринах) скучными и устаревшими. Разгневанный, разочарованный, столкнувшись с финансовыми затруднениями и проблемами с контрактом, Бурнонвиль жаловался на вкусы венцев, требовавших в балете обольстительных женщин и акробатики, и приходил в отчаяние от чрезмерно расточительных постановок имперского города. В своих воспоминаниях он писал, как у него упало сердце, когда его друг и бывший коллега Поль Тальони, известный балетмейстер и брат Марии, приехал из Берлина ставить балет и распорядился провести в театре земляные работы, чтобы установить на сцене фонтаны, – зрелищный (и дорогостоящий) эффект, не имевший ничего общего с танцами. Из-за всего этого Бурнонвиль чувствовал себя пережитком «ушедшего благородного времени». На следующий год он вернулся в Копенгаген и подписал пятилетний контракт с Королевским театром25
.Поль Тальони был живой иллюстрацией проблемы. Он познакомился с Бурнонвилем в Париже в 1820-х, а позднее обосновался в Берлине, где с 1835 по 1883 год время от времени работал балетмейстером. В это время Берлин расцветал в составе Пруссии, и балет развивался, как и подобало в городе имперского размаха. Тальони сделал карьеру как постановщик раздутых развлекательных балетов (пользовавшихся популярностью у власть имущих), которым явно не доставало поэтичности или изысканности. Он пошел в противоположном направлении мужской виртуозности Вестриса: там, где Бурнонвиль рекомендовал сдержанность и вкус, Тальони выбрал броские эффекты с пиротехникой. В 1860-х Сен-Леон описывал чрезвычайно популярную постановку Тальони «
Бурнонвиль несколько раз был в Берлине, но самой запомнившейся стала поездка в начале 1870-х годов, вскоре после победы Германии во Франко-прусской войне. Он увидел балет Тальони «
Россия была чем-то совершенно иным. Бурнонвиль давно знал о привлекательности Санкт-Петербурга для танцовщиков: многие из его парижских коллег занимали там должности, один из его учеников, швед Пер Христиан Иогансон, тоже уехал работать в Императорских театрах[37]
. Но Бурнонвиль медлил, хотя его разбирало любопытство: Россия была «могущественным королевством», но, казалось, лежала «за пределами цивилизации». В 1840-х Бурнонвиль (который никогда там не был) презрительно писал: «Россия гроша ломаного не стоит, [люди] апатичны, без вкуса к жизни, платят там плохо». Это было не совсем так: в действительности царь был готов платить довольно много, если имя было звучным и достаточно французским. Иогансон, как должен был заметить Бурнонвиль, впервые отважился поехать туда как партнер Марии Тальони, под надежным прикрытием ее славы28.И дело не в том, что Бурнонвилю не хватало возможностей: у него были хорошие связи, в Копенгагене он давал уроки балета нескольким русским дипломатам. Он уверял, что получал (и отклонял) предложения поставить балеты в Санкт-Петербурге; одно из них в 1838 году сделал будущий император Александр II, который видел балет «