История балета. Ангелы Аполлона

То, что «Сильфида» связана с Шарлем Нодье, имеет большое значение: он представлял особое направление французского романтизма. Его отец был пламенным якобинцем, и во время Террора четырнадцатилетний Нодье был очевидцем кровавых расправ, которые потом преследовали его, вызывая в нем ужас и отвращение. В юности он (как и Гейне) был почитателем харизматичного Наполеона, хотя презирал деспотизм в характере императора (и в 1802 году был заключен в тюрьму за антибонапартистское стихотворение). Он стал своего рода роялистом, хотя был покорен величием революции, и его захватила идея свобод, которые она сулила. Горько сожалея о своем времени, которое он воспринимал как эпоху упадка, страдая от нервного истощения и депрессии, Нодье погрузился в мир фантазий, мистицизма и оккультных искусств. Он писал о сне, суициде и сумасшествии, призраках, ночных кошмарах и экстатических состояниях под воздействием опиума. Вымысел был для него не просто художественным приемом: он прочил спасение, пусть призрачное и мимолетное, от глубоких разочарований в политике¹⁷.

В 1820-х годах Нодье устроил литературный салон, где собирались художники, разделявшие его глухой пессимизм и чувство культурного опустошения – то, что Бальзак называл глубоким разочарованием в этом мире. Его посещали многие поэты и писатели, которые оказывали влияние на балет или интересовались им: Гюго и Ламартин, а также менее известный писатель и журналист Франсуа-Адольф Леве-Веймар (1801–1855/1856), разделявший живой интерес к немецкому романтизму.

Родившийся в Париже Леве-Веймар вырос в Гамбурге, еврей по национальности, он крестился и увлекся мистицизмом, духами и оккультизмом. В 1829 году в «Ревю де Пари» Верона он опубликовал первый перевод сказок Э.-Т.-А. Гофмана. Внимание Гофмана к «шестому чувству», ко всему иррациональному и магнетическому подпитывало растущее увлечение французской публики сверхъестественным, и как Готье, так и Гейне писали пространно и восторженно о его работе. На самом деле «балет монашек» был отчасти навеян гофманским «Эликсиром сатаны». Леве-Веймар хотел (безуспешно) руководить Парижской оперой и был страстным поклонником Тальони.

У критика Жюля Жанена (1804–1874) обстоятельства сложились несколько иначе. Ревностный легитимист, поначалу он выступал против Луи-Филиппа, но затем стал его активным приверженцем, был известен своим состоянием и щегольским буржуазным образом жизни – своего рода Вероном литературного мира. Квартира Жанена на фешенебельной улице Вожирар была битком набита картинами, скульптурами и антиквариатом, включая альков с пологом и большим распятием, множеством бисерных четок и белой лакированной кроватью, украшенной позолотой. Однако в какой-то момент и ему стало не по себе от бесстыдного материализма Июльской монархии, он с тоской писал об утраченной духовности и чувствительности «моего прекрасного восемнадцатого века» и видел в балете эстетическое противоядие от грубого материализма своего времени. Как и Готье, он стал страстным «тальонистом» и адептом ее искусства¹⁸.

Даже певец Нури, стоит заметить, входил в эту группу разочарованных. Известный своей безудержной политической активностью и страстными ролями (он был героем-революционером в опере Обера «Немая из Портичи» и в «Вильгельме Телле» Россини), он боролся (и пел) на баррикадах в 1830 году, поднимал публику Парижской оперы, вдохновенно исполняя «Марсельезу», и со временем присоединился к социалистам-утопистам Сен-Симона[25]. Однако и он разочаровался в политике: «Буржуазия убивает нас, – писал он. – Она переняла все пороки старой одряхлевшей аристократии, не унаследовав ни одного из ее достоинств». Страдая от неуверенности в себе и навалившихся трудностей в карьере и искусстве, Нури покончил с собой в 1839 году. Композитор Ференц Лист, знавший Нури и восхищавшийся им, позднее отмечал, что «его меланхолическая страсть к Красоте уже подкосила его, и под давлением этого навязчивого чувства его чело, казалось, окаменело – это чувство всегда выражается в том, что безысходность прорывается, когда уже слишком поздно что-либо исправлять»¹⁹.