История Бастилии. Четыре века самой зловещей тюрьмы Европы, 1370–1789

При малейшем знаке одобрения, которое демонстрировал король, иезуиты начинали почтительно аплодировать. Вообще они демонстрировали раболепное внимание своему высокому посетителю. Все это, а также и сама пьеса, и трогательное замешательство актеров, происходившее от впечатления, производимого присутствием монарха, очень нравилось Людовику, и никогда лицо его не выражало такого удовольствия. После представления король собирался уехать. Он снова прошелся по иллюминованным дворам, еще раз взглянул на побежденных батавов и на Нептуна, окованного цепями, пробормотал вполголоса два или три двустишия, которые особенно его поразили, и выразил свое удовольствие ректору, провожавшему его до кареты. Один из придворных, шедший позади короля, сказал: «Que voilà qui est beau! Ces vers sont admirables; poésie, invention, tout est bien. De pareils écoliers sont des maîtres quant aux maîtres ce sont des…»[47]

Льстец не находил слов, чтобы окончить фразу, но Людовик отвечал: «Faut-il s’en étonner! c’est mon collège»[48].

Эти слова подали ректору мысль изменить надпись на здании коллегии. До того времени на фасаде здания была вывешена деревянная доска, на которой была надпись: «Collegium Claromontanum» (Клермонтская коллегия), а над этими словами изображение креста. Он предложил эту доску снять, а вместо нее вывесить черную мраморную, на которой сделать надпись золотыми буквами: «Collegium Ludovici Magni»[49]. Это предложение было принято, и в течение одной ночи доска с этой надписью была изготовлена самими же иезуитами.

Изображение креста там не было помещено, а как бы взамен этого было изображение двух огромных цветков лилий, между которыми была помещена надпись. Как известно, изображение этого цветка находилось во французском королевском гербе до конца XVIII в. В этом виде вывесили эту доску. Иезуиты были в волнении, их тревожили вопросы: «Как примет это король? Как публика выразит свое одобрение? Какую зависть это возбудит в их соперниках?»

Наконец наступил час, когда ученики стали собираться в школу. В числе их был один юноша по имени Франциск Сельдон. Он не присутствовал на празднестве, бывшем накануне, почему-то считая это неуместным. Входя в коллегию в обычное время, он заметил новую надпись, удивился, стал расспрашивать некоторых встречных и узнал от них как об этом, так и о происходившем на торжестве накануне.

Выйдя из коллегии, он подозвал одного бедного фонарщика и дал ему денег, передав при этом какую-то бумагу и сказав несколько слов. На другой день утром при входе в коллегию на высоте человеческого роста красовалось латинское двустишие следующего содержания:

  Они заменяют Иисуса лилиями и королем. Нечестивое племя, для тебя нет другого Бога!  

Понятно, что эта эпиграмма произвела страшный скандал. Сначала ее заметили только ученики и с жадностью подхватили. Патеры, управлявшие коллегией, тотчас же приказали доску снять, но было уже поздно: слухи распространились в городе.

Как сделать, чтобы король не узнал об этом? Как предупредить то дурное впечатление, которое должна произвести эта эпиграмма? Вот какие вопросы волновали иезуитов. Они созывают совет, рассуждают об этом. Злополучная бумага переходит из рук в руки, делают разные предположения.

Ректор думает, что это устроили бенедиктинцы, другой считает это делом янсенистов. «А я утверждаю, – говорит один профессор, – что этот памфлет – произведение нашей фабрики» и указал на своего ученика Франциска Сельдона как на автора этого двустишия. При сличении экспертами этого памфлета с другими бумагами, написанными этим учеником, почерк оказался один и тот же. Итак, никто не сомневался, что Сельдон был автор памфлета. Расспросили также различных лиц, в том числе и фонарщика. Он во всем сознался. Его спасло то обстоятельство, что он не знал латинского языка.

Расследовав это дело, начальство коллегии испросило у короля аудиенцию и отправилось в Версаль, имея при этом двойную цель: 1) поблагодарить короля за оказанную милость, то есть за название коллегии его именем; 2) испросить lettre de cachet. Дело было весьма щекотливое: как представить Людовику XIV, сказавшему про это училище: «Это моя коллегия», сатиру, сочиненную учеником этого самого заведения.

Иезуиты выказали в столь трудном деле всю свою ловкость и все свое риторическое искусство. Они начали с того, что заговорили о религиозном вопросе, стали говорить ему о ереси, об янсенизме и о духе возмущения и закончили тем, что рассказали ему об эпиграмме Сельдона, рассчитывая на то, что лучше, если король узнает это от них самих, чем каким-либо другим путем.

Людовик нахмурил брови, однако не рассердился. Усердие добрых отцов иезуитов очень ему понравилось, и он тотчас же дал им lettre de cachet, пробормотав при этом, что выходка мятежного ученика заслуживает строгого наказания.

«Предоставьте его нам, ваше величество, мы исправим этого молодого ветреника», – сказал ректор. «Сделайте это», – отвечал Людовик.