История Бастилии. Четыре века самой зловещей тюрьмы Европы, 1370–1789

Шуазель сказал ему: «Я вам верю: вы говорите как человек честный; но все-таки вы будете заключены в Бастилию. Отправьтесь к господину Сен-Флорентину[63], ему король отдал приказ». – «Я отправлюсь туда, но могу ли льстить себя надеждой, что вы не будете более в числе моих врагов?» – спросил Мармонтель.

Шуазель обещал ему это, и Мармонтель отправился к Сен-Флорентину. Он рассказал про это свидание следующим образом: «Этот человек был ко мне доброжелателен и легко убедился в моей невиновности. „Но чего же вы хотите? – сказал он мне. – Герцог д’Омон обвиняет вас и желает, чтобы вас наказали. Он требует этого удовлетворения в награду за свою службу и за службу своих предков, и король на это согласился. Отправьтесь к господину Сартиню, я отошлю к нему королевский приказ“».

Затем Мармонтель спросил у министра, может ли он предварительно пообедать в Париже, на что Сен-Флорентин согласился.

Отобедав у своего соседа Водезира, Мармонтель отправился к де Сартиню, которого не застал дома. Было пять часов. Главу полиции ожидали домой к шести. К этому времени Мармонтель опять зашел к нему. Де Сартинь ничего не знал об этом деле или притворялся, что ничего не знает. Мармонтель объяснил ему это дело, и де Сартинь, по-видимому, был огорчен и сказал: «Когда мы вместе обедали у барона де Гольбаха, кто бы мог предвидеть, что при первом нашем после того свидании я должен буду отправить вас в Бастилию».

Затем, когда по наведении справки оказалось, что приказ о Мармонтеле еще не получен, де Сартинь сказал ему: «Отправляйтесь ночевать домой, а завтра приходите ко мне к 10 часам».

Само собой разумеется, что Мармонтель исполнил это распоряжение.

«Я встретил у господина де Сартиня, – рассказывает он, – полицейского, который должен был отвезти меня в Бастилию. Господин де Сартинь предложил, чтобы мой провожатый ехал в отдельном экипаже, но я отклонил это любезное предложение, и в одном экипаже мы прибыли в Бастилию. Губернатор со своим штабом принял меня в зале совета, и там я заметил, что данная касательно меня инструкция для меня благоприятна. Губернатором был господин Абади. Прочитав бумаги, врученные ему полицейским, он спросил меня, хочу ли я, чтобы мой слуга остался при мне, но с условием, что мы будем жить в одной комнате и что он должен будет оставаться в тюрьме до тех пор, пока я не буду выпущен оттуда. Моего слугу звали Бюри. Я с ним об этом переговорил, и он сказал, что желает остаться при мне. Тогда слегка осмотрели мои вещи и мои книги и отвели меня в просторную комнату, в которой вся мебель состояла из двух кроватей, двух столов, шкафа и трех соломенных стульев. Было холодно, но тюремщик развел огонь и принес много дров. В то же время мне дали перья, чернила и бумагу, но с условием, чтобы я дал отчет в том, как употребил все листы бумаги, сколько мне было выдано. В то время, когда я собирался писать и устроил для этого свой стол, тюремщик опять вошел и спросил у меня, доволен ли я своей кроватью. Рассмотрев ее, я сказал, что тюфяки нехороши и одеяла грязны. Тотчас же все это переменили. Меня спросили, в котором часу я обедаю. Я отвечал, что обедаю в то же время, когда обыкновенно обедают все. В Бастилии была библиотека, и губернатор прислал мне каталог книг, предлагая выбрать какое-либо из сочинений. Я этим не воспользовался, но мой слуга попросил романы Прево, и ему их принесли. Что касается меня, то мне было чем разогнать скуку. Давно досадуя на презрение, с которым ученые относятся к поэме Лукана[64], которую они не читали в подлиннике, но с которой знакомы только по варварскому и напыщенному переводу Бребёфа, я решился перевести эту поэму прозой более точным и более приличным образом. Эта работа, которая занимала меня, не утомляя головы, была наиболее подходящим трудом для моего тюремного досуга. По этой причине я взял с собой эту поэму и, чтобы лучше понять ее, захватил и комментарии Цезаря. И вот я очутился у пылающего камина, погруженный в размышления о распре Цезаря с Помпеем и забыв о моей ссоре с герцогом д’Омоном. В свою очередь Бюри, столь же философ, как и я, занялся приготовлением наших постелей, расположенных в противоположных концах комнаты, освещенной зимним солнцем, несмотря на крепкую железную решетку в окне, чрез которое я видел предместье Святого Антония. Через два часа после этого я был выведен из глубокой задумчивости сторожами, отворившими двери моей комнаты и принесшими обед. Я думал, что этот обед предназначался мне. Один из этих сторожей молча поставил перед камином три небольших блюда, покрытых тарелками из простого фаянса, а другой разостлал скатерть, хотя немного грубую, но чистую, на одном из столов, который был свободен. Он поставил на этот стол бутылку вина, довольно чистый прибор, положил оловянную ложку и оловянную вилку и хорошего домашнего хлеба.