История Бастилии. Четыре века самой зловещей тюрьмы Европы, 1370–1789

Вся мебель в помещении Линге состояла из кровати с двумя тюфяками, изъеденными червями, одного кресла, перевязанного веревками, и одного складного стола. Кроме того, там были один кувшин и две кружки. Линге пишет, что губернатор взял от министерства подряд на поставку мебели в Бастилию, и чего не хотел доставлять сам, того не позволял и заключенным приобретать на свой собственный счет. Только через год Линге удалось выхлопотать на свой счет обыкновенное, но прочное кресло и через пятнадцать месяцев заменить грязную и отвратительную оловянную посуду обыкновенной фаянсовой. Шерстяное одеяло было единственной вещью, которую ему дозволили купить в первые же дни. Вот как это вышло. Когда только что отворили дверь в его помещение, с постели, находившейся там, поднялся огромный столб моли. Линге в ужасе отступил, а один из сопровождавших его сказал при этом с улыбкою: «Хорошо, хорошо, как только вы проспите здесь две ночи, не останется ни одной». Вечером его посетил глава парижской полиции, и, так как Линге очень сильно протестовал против таких обитателей его постели, ему дозволено было купить новое одеяло, а также дано согласие на то, чтобы тюфяки были выколочены.

Когда заключенного по какой-либо причине выводили из его помещения, во время перехода он словно в пустыне шел среди глубочайшего молчания. «Зловещее карканье сопровождавшего тюремщика, – пишет Линге, – устраняло по пути всех, кто мог видеть заключенного, а также все, что тот мог видеть».

Окна той части здания, где помещались штаб и кухни и где принимали посторонних лиц, тотчас же закрывались занавесками, ставнями или жалюзи, и все это совершалось в тот момент, когда узник мог что-то заметить. Несмотря, однако, на все предосторожности, узник всегда мог знать, находится ли выше или ниже его другой заключенный, потому что, когда отворяли дверь в помещении одного из заключенных, происходил страшный шум, раздававшийся по всему зданию. Таким образом Линге мог сосчитать, сколько у него было соседей. Вот что пишет он по этому поводу и как изображает состояние своей души во время заключения в Бастилии.

«Знать, что надо мной или подо мной находится несчастный, страдания которого можно было бы облегчить или который сам мог бы облегчить мои страдания, слышать его шаги, его вздохи, знать, что нахожусь от него на расстоянии какой-нибудь полусажени, думать о том, как приятно было бы уничтожить это разделяющее нас расстояние, и сознавать невозможность этого, скорбеть, слыша новый шум, означающий прибытие нового узника, которому не можешь помочь, страдать и от молчания, воцаряющегося в той или другой тюрьме и указывающего на то, что одному из товарищей по бедствию более посчастливилось, – все это невыразимое мучение. Это мучения Тантала, Иксиона и Сизифа в совокупности».

Затем Линге рассказывает, что однажды около двух часов пополуночи он услышал на лестнице сильный шум. Люди в большом числе приходили с шумом и останавливались у двери тюрьмы, находившейся под его комнатой, о чем-то рассуждали, спорили, хлопотали, и Линге очень ясно слышал стоны.

Он по этому поводу пишет следующее: «Было ли это посещение для оказания помощи или казнь, приводили ли туда доктора или палача? Не знаю, но через три дня после того, в то же самое время я услышал у той же двери шум, но не такой сильный, и мне казалось, что поднимались по лестнице, что ставили гроб и клали туда тело. Затем я почувствовал сильный запах можжевельника. В другом месте это было бы случаем обыкновенным, но в Бастилии, в такое время и в двух шагах от меня!»

Несмотря на то что начальство имело целью доводить заключенных до отчаяния, принимались меры, чтобы они никак не могли лишить себя жизни. С этою целью, как уже было выше сказано, отбирали у них ножи, ножницы, бритвы и все острые предметы, но нельзя же было остановить рост волос и ногтей, а потому если заключенный хотел их подстричь, то должен был просить, чтобы ему дали ножницы. Тюремщик обязан был присутствовать во все время стрижки и тотчас после того уносить ножницы. Что касается бритья бороды, тюремный лекарь обязан был два раза в неделю брить ее[66]. Тюремное начальство наблюдало, чтобы рука узника никогда не дотронулась даже до футляра, в котором находилась бритва, «этот ужасный инструмент», по выражению Линге.