История Беллы (СИ)

-После того, что ты сделал со мной, я не могу думать иначе. — Злобно прошипела Белла. И вытащила спрятанную в рукаве платья палочку.

Темное лицо Лестрейнджа исказила кривая усмешка, кивая, он проговорил:

-А ты ожидала иного? — проговорил он уже без всякого изумления и вовсе не испугавшись ее агрессивного жеста. — Ты считала, что жена имеет право изменять мужу…

-Можно было и не трогать меня. — Горько проговорила она, сверкая глазами. Из-под век невольно норовили выкатится слезы.

Уйти из комнаты Белла не могла. Но все же она боялась показать слабость перед своим супругом и сжав в кулак ладонь случайно прожгла дыру в ковре волшебством.

Никогда, за всю супружескую жизнь с этим человеком Белла не видела и не слышала, чтобы он усмехался, чтобы он смеялся, да еще и до слез. Мертвый, напоминающий хруст смех мужа напугал ее до полусмерти, напомнил отчего-то тот страшный момент, когда Родольфус Лестрейндж склонился над ней в безумии, прижимая к стене и требуя поцелуев. Ее палочка взмыла вверх, на уровень глаз и косой луч заклинания был готов вырваться на свободу, чтобы вместе со смертью обнять свою жертву.

-Я не прикоснулся к тебе тогда. — промолвил Лестрейндж уже спокойно, видимо разглядев вскинутую в воздух волшебную палочку.

Серьезный угрюмый голос, уже более напоминавший реального Родольфуса Лестрейнджа, заставил Беллу сдаться, будто тот нокаутировал ее магией в ответ. Она взглянула на изменившееся, изрытое лицо мужа, на котором тенью бежала серьезность, перемешанная с болью, зиявшая в его усталых, больных глазах с правдой, сходившей с его языка.

-Разорванная мантия… — тихо возразила Беллатриса.

-Ты провалилась в обморок, а я наклонился над тобой и в ярости порвал твою мантию, думал, что ты притворяешься. Пытался так тебя пробудить. — Мрачно бормотал Родольфус, сжимая свои пальцы у подбородка. — Но тут пришли Дементоры и отвели нас в карцер. А потом мы больше в тюрьме не виделись… Не приписывай мне не мои грехи. — мрачно попросил Родольфус.

Руки Родольфуса, которые теребили его сбившуюся в колтуны седую бороду, беспомощно опустились на подушку. Небритого Лестрейнджа было сложно узнать — ведь обычно его кожа была гладкая, без рубцов и хоть малейшего намека на щетину. Вздохнув, он покосился на темную, закрытую пологом стену. И отчего-то снова вздохнул.

Пока Лестрейндж болел, Беллатриса не заходила в эту комнату, и, заметив, какие изменения ее коснулись, поразилась немало. Занавески, которые обычно не прятали своей тканью чудесный вид на сад, теперь были плотно закрыты, в комнате царил сумрак. Ночью, наверное, тут едва можно было увидеть самого себя. Постель, которая ранее стояла у правой стены ровно посредине стены теперь была придвинута вплотную к закрытому окну напротив. Единственная картина, висевшая тут раньше — бесхитростный натюрморт, изображавший фрукты в маленькой вазе, был снят с петель и задней стенкой повешен на единственном стоявшем в комнате шкафу с бесцеремонно распахнутыми дверцами. Зеркало было закрыто тканью, а камин давно забит золой, пылью и обгоревшими дровами. Вид у спальни был такой, будто люди, жившие тут хотели переезжать, но какие-то мистические обстоятельства лишили их возможности осуществить задуманное. Словно их настигла смерть, которая подстерегала и смиренно ожидавшего ее Родольфуса.

Вид спальни немало поразил Беллу не в самом лучшем смысле этого слова. Зная любовь к порядку и чистоплотность своего супруга, она очень удивилась, как он позволял не убирать в своей спальне и не взбунтовал против уничижительного бардака.

Что-то внутри Беллы заставило ее поверить словам Родольфуса. Самой ничтожной и неосуществимой ее мечтой было знать то, что Лестрейндж не совершил того, чего она так боялась. И тут ее ничтожная мечта сбылась, когда это потеряло всякий смысл…

Судя по всему ее доверие отразилось на лице и Родольфус поник в подушку, прикрыв треугольные глаза тонкими как пергамент веками, норовившими как сухие осенние листья треснуть. Расслабленно положил руки под голову.

И только тогда Беллатриса поняла, какова была глубина изменений, которые осуществила тюрьма с Родольфусом, ее страшащие коридоры и слепящая комната. Она не знала, как он жил в тюрьме, но она видела это, словно в живую. Будто бы сидела вместе с ним второй раз в тюрьме, пила ту же воду из гнилого стакана, ощущала близость и холод Дементоров. Страшные годы в Азкабане вернулись в ее сознание с прежней четкостью, как будто бы она снова тряслась там в этой узкой комнатенке от холода…

Шрам пересекал лицо Лестрейнджа по диагонали от левого виска до правой щеки, трещинами криво разрезал его лицо, переплетаясь с бесчисленными морщинами, но Беллатрисе эти морщины и шрамы казались прутьями решетки, которые душили ее, накладывались на ее собственное лицо с того самого дня, как она появилась на свет…