История Бернарды и Тайры на Архане

– Так это та самая тюрьма?…

Только сейчас все в моей голове сложилось воедино. И то, почему Тайра не хотела сюда идти, и то почему не хотела, чтобы котлован видела я. Какие же болезненные в ее голове, должно быть, хранились воспоминания.

– Ты?…

– Да, я так же стояла в одном из дальних квадратов. И передо мной умирали истощенные от голода и побоев женщины. А эти… – голова в платке повернулась в сторону мужчин, – точно так же глазели на умирающих и кидались в них камнями.

Уроды.

– Платки, браслеты…

– Орехи оха, корни для жевания, – подхватила я монотонным голосом и даже не заметила, что все перепутала. – А этот грот позади?

– Там находятся камеры. Очень тесные клетушки, где разрешают переночевать. Вот туда и приходил…

«Уду», – закончила я за нее мысленно. Да, я помнила каждую подробность этой душераздирающей истории, вот только никогда не думала, что однажды увижу место заключения Тайры наяву.

– Орехи, пустынные корни, кактусы…

Глядя на пленниц не с сочувствием даже – с ужасом, я незаметно взяла Тайру за руку и сжала ее пальцы.

– Ты помнишь, что сейчас ты живешь в Нордейле? Со Стивом? Что все хорошо? – прошептала я тихо.

– Почти нет.

– Тогда нам надо уходить. Орехи, кактусы, оха…

– Эй, почтенная, сколько там за десять орехов? Жрать их не хочу, а вот посмотреть, как они летят в лицо дешевым сутрам, хочу…

Я немедленно озверела. Если бы сейчас этот мешок с дерьмом откинул с лица мою вуаль, то он бы увидела горящие красным, как у дьявола, глаза и самый что ни на есть хищный оскал. Но ответила я мило, даже елейно.

– Гельм за штуку.

– Гельм? – стоящий передо мной мужик в «тюрбане» до того удивился, что выкрикнул это слово во «все воронье горло».

Слава Богу на нас никто не обратил внимания, так как в этот момент одна из женщин сняла-таки с плеч едва удерживающуюся на завязках ткань и позволила мужикам любоваться своей грудью. Вниз тут же полетели мелкие монеты вперемешку с камнями.

– Хороша сутра!

– Продажная… но на смерть её за такое!

– Но все равно хороша.

Я оторвала взгляд от вынужденной продавать свое тело за еду и воду узницы и нагло кивнула.

– Гельм за штуку. Близкий ли путь сюда корзины тащить?

– Да мне глина дешевле достается, тьфу!

Хорошо, что этот урод плюнул себе под ноги, а не мне на тулу, иначе… Иначе могла сорваться я, Тайра или наша фурия, которая к тому моменту начала зловеще вибрировать.

– Не хочешь, как хочешь.

Мы развернулись и синхронно, не сговариваясь, зашагали прочь. От толпы, от тюрьмы, от противных выкриков и вида слишком белой на фоне обожженных рук груди. Злые и разъяренные, мы шагали прочь от стыда и позора – чужого и как будто своего, – от разлившейся в воздухе похоти, от отсутствия сочувствия и черных, как пустынный камень, сердец.

– Не хватало, чтобы он еще и моими орехами в них кидался, – процедила я сквозь зубы, как только мы удалились на достаточное от карьера расстояние. Все еще нездорово гудел на моей голове, вызывая ломоту в висках, Ив.

Тихо, почти неслышно отозвалась Тайра.

– Ты сама хотела все увидеть.

Остаток пути до города мы шли молча.

Говорят «клин клином вышибают».

С эмоциями дело обстоит точно так же. Можно, например, наткнуться на несправедливость, оскорбление или услышать грубое слово, и оно прилипнет к твоей душе грязной жевательной резинкой – не очиститься и не отодрать без посторонней помощи, как ни старайся. После неприятного события можно часами вспоминать о нем и терзаться ощущением, что ты наступил в вонючую жижу и теперь бессилен сделать что-либо, пока носок не высохнет.

Так было и с нами.

Мы могли бы часами обсуждать увиденное, исходить яростью, костерить местные законы и местных жителей, сетовать на черствость их ума и сердец, плеваться ядом и толочь воду в ступе.

Вместо этого, если не считать нашего пассивного зазывания покупателей, мы по большей части молчали. Не делились впечатлениями, не перетирали одно и то же, не бормотали: «Да я бы им… Да, если б я мог…»

Мы ничего не могли. Ни повлиять на укоренившееся в умах мировоззрение, ни изменить общественный уклад, ни, в конце концов, взорвать тюрьму напалмом – бессмысленно. Исчезнет эта – появится новая, точно такая же или хуже. Потому что останутся прежними взгляды, не исказятся рамки принятых норм, не перевернутся вверх ногами в сознании живущих здесь людей понятия «хорошо» и «плохо».

А эмоции? Да, эмоции имели место быть. И они, вероятно, еще долго оставались бы с нами, если бы в этот ничем непримечательный день не произошло другое событие, заменившее одни эмоции другими.

А случилось оно часом позже, когда мы вновь углубились в обитаемую часть города, миновали жужжащий на разные голоса базар и, усталые, очутились на узких, продуваемых жаркими ветрами, сонных жилых улочках Руура.