История безбрачия и холостяков

Таким образом, целомудрие и девственность долго представляли собой образец поведения, и доводы в их пользу были самые разные: гигиенические, спортивные, психологические, религиозные, сектантские и пр. Однако в конце XIX века в Западной Европе эта модель начинает давать трещину. Священная роль и магические способности девушки, никогда не знавшей мужчины, высмеиваются в оперетте «Талисман» Эдмона Одрана (1880): девушка Беттина пасет индюшек и приносит удачу своим хозяевам. Но этот дар она хранит только до тех пор, пока нетронутым остается ее «цветок апельсина». В конце концов новоявленная весталка решает пожертвовать своими магическими возможностями ради замужества.

Анатомы смеются над представлением, будто девственная плева «дарована людям Провидением для защиты нравственности», и говорят о том, что подобные пленки или складки есть и у некоторых животных. Полное воздержание приводит к физическим и психическим расстройствам. Во всяком случае, оно порождает «сластолюбивые мысли», неподобающие образу античной девы.[354] Антропологи считают, что значение плевы весьма относительно, а Симона де Бовуар приходит к такому выводу: «Мужчина требует девственности от невесты, поскольку считает жену своей собственностью».[355] И хотя в 1920 году к лику святых была причислена Жанна д’Арк, освобожденные женщины предпочитали подражать Коко Шанель или Айседоре Дункан.

Освобождение женщины поначалу весьма ограничено. Успехи в разработке контрацептивных средств позволили женщинам не столь опасаться наследников Дон Жуана, как раньше, и отходить иногда от слишком строгих правил воздержания. Но буржуазная модель по-прежнему соединяла безбрачие и целомудрие. Например, даже врачи, говорящие об опасности полового воздержания, не предлагают в качестве лекарства простую половую связь. «Самые нелепые и устойчивые симптомы исчезали через несколько недель, а то и несколько дней после брака». Опасности воздержания по молчаливому уговору отнесены к безбрачию, «противному законам природы, а также вредному для здоровья тех, кто строго его соблюдает». Среди опасностей воздержания называется бесплодие: из 100 мужчин-холостяков лишь 10 % способны зачать ребенка, у женщин угроза бесплодия еще сильнее.[356] Мы видим здесь непроизвольное сближение безбрачия и целомудрия, сексуальности и брака и поразительное утверждение о бесплодности холостяков, напоминающее лицемерие старинной медицины, утверждавшей, что проститутки бесплодны. Все это говорит о том, что старые предрассудки сохраняются даже после того, как нравы общества становятся более свободными.

Распущенность холостяков по-прежнему беспокоит благонамеренные умы. На смену опасениям нравственного порядка приходят медицинские. С конца XIX века и до Второй мировой войны свирепствует сифилис. Некоторые начинают думать, что следовало бы запретить вступление в брак «зараженным лицам»: «Это была бы экспроприация права на брак ради общественной пользы». Герен де ла Грассери, выдвинувший такое предложение, имеет в виду в первую очередь сифилитиков и туберкулезных больных, но то же самое, по его мнению, может касаться и людей, страдающих некоторыми наследственными заболеваниями: «Самые опасные болезни дают право стерилизовать их носителей».

Доктор Анна Фишер высказывается еще более категорично: «Тот, кто знает, что неизлечимо болен, должен отказаться от брака, ибо плодить детей-сифилитиков — это преступление». Мы знаем, куда завели подобные идеи в странах, где появилась возможность применить их на практике. Нацистская Германия вела откровенную евгеническую политику, во Франции профессор Пинар, депутат и председатель Французского общества евгеники, в 1924 году предлагал ввести сертификат о добрачном обследовании, а правительство Виши в 1942–1943 годах предписывало обязательное получение такого сертификата. В 1953 году это требование вошло в кодекс общественного здоровья.[357]