В эпоху, когда священный сан принимали ради карьеры, а не по призванию, при дворе появились аббаты лишь по названию и по бенефициям, которые они получали. Система коммендов, позволявшая получать доходы с отдаленных аббатств, ни разу там не побывав, полностью исказила сам институт аббатства. Так, например, Гийом Анфри де Шолье (1636–1720), происходивший из провинциальной дворянской семьи, без особого труда получил несколько бенефициев и зажил на ренту светской жизнью, абсолютно не соотносимой с обетами, которые он некогда принес. Он был вхож в дома знатных и влиятельных придворных и пользовался их поддержкой. Ему покровительствовали герцог Вандомский и его брат — Великий приор Мальтийского ордена. Герцоги Вандомские были сродни Генриху IV по линии Габриэля д’Эстре, они были могущественным родом и приближенными короля. Аббат де Шолье служил у них интендантом, а потом стал получать жалованье домашнего поэта. Вокруг Великого приора образовался маленький кружок тех, кто ценил радости жизни, не слишком стеснял себя нормами морали, эпикурейцев, и аббат де Шолье стал одним из заметных лиц этого кружка.
Впоследствии ему пришлось заплатить и за излишества в еде и питье, и за любовниц, и за вольные стихи, которые не пришлись по вкусу Французской академии. Его конец сочли знаменательным и справедливым те, кто верит в справедливость Провидения: в старости он был измучен подагрой, почти ослеп, постоянно думал о смерти и, как большинство распутников-вольнодумцев эпохи, на смертном одре покаялся во всех грехах.[128]
Духовенство Нового времени весьма отличается от церковников предшествующей эпохи. Многочисленные реформы, в частности движение Контрреформации, свидетельствуют о стремлении к нравственному очищению церкви. Но одновременно появляется система коммендов, которая позволяет отдать церковные бенефиции (от аббатств, приоратов и т. д.) придворным в качестве награды. Практика коммендов не имела широкого распространения до 1516 года, когда Булонский конкордат наделил короля Франции правом раздавать бенефиции. И вот во главе аббатств появились люди светские, даже женщины и дети, не имеющие никакого представления о том, где находятся их аббатства. Ни брак, ни вероисповедание не были препятствием к назначению: министр Генриха IV герцог Сюлли, женатый человек, протестант, был по коммендам аббатом четырех монастырей.
Целибат духовенства подвергался обсуждению, и особенно протестовали против него реформаторы XVI века. Буало писал в своей 12-й сатире:
Буало бросает упрек самым известным последователям протестантской ереси, нарушившим целибат. В 1525 году Лютер, бывший монах, женился на монахине Катарине фон Бора; Кальвин в 1540 году женился на Иделетте де Бюр; Цвингли, бывший каноник, в 1524 году женился на Анне Райнхард… Однако пример реформаторов не означал конец целибата. Наоборот, он в какой-то степени усилил его: нарушение целибата рассматривалось теперь не только с точки зрения нравственности, но и с точки зрения верности доктрине — нарушивший правило мог быть заподозрен в ереси.
Тридентский собор в 1563 году подтвердил, что рукоположение отменяет брак.[129]
Однако брак сам по себе не мог быть препятствием к рукоположению, так как женатый человек с согласия супруги мог принять сан; она же после этого уходила в монастырь.Теоретически возможно было существование женатых священников, если они женились до принятия сана. Однако такие случаи встречались все реже; деятели Контрреформации постарались изменить само отношение священников к браку и тем самым решить вопросы, поставленные еще на Латеранском соборе. Тридентский собор расширил смысл обетов, приносимых священнослужителями, и обосновал необходимость принимать сан в целибате. Создание духовных семинарий[130]
для подготовки к принятию сана было нацелено не столько на то, чтобы снабдить кандидатов необходимыми знаниями, сколько на то, чтобы воспитать юношей «без пороков и вредных склонностей». Молодые люди, которым с юных лет внушали необходимость блюсти целомудрие, не испытывали сожалений по поводу былых плотских радостей, как священнослужители, принявшие сан женатыми. По словам кардинала Стиклера, «это было самое серьезное решение Тридентского собора, позволившее укрепить целибат духовенства».