История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре

Какая еще глубокая тайна может скрываться в Писании теперь, когда сняты печати, когда камень отвален от гроба, когда открыта глубочайшая из всех тайн: то, что Христос, единственный Сын Божий, стал человеком; то, что есть один вечный Бог в трех лицах; то, что Христос умер за нас и вечно правит в Царствии Небесном?^{459}

Здесь «ясно» не именно Священное Писание — здесь ясна евангельская весть, нечто, похожее на правило веры или на то, что антиохийцы называли темой Библии, ее общее намерение. Лютер на самом деле не оспаривает идею, согласно которой в Библии есть места, трудные для истолкования — он выступает против другой идеи, гласящей, что только в библейском истолковании, направляемом авторитетами Церкви, провозглашается христианская истина. Напротив, говорит он, сам Господь провозгласил Евангелие, оно не зашифровано в Священном Писании, и никакого формального искусства, регулируемого Церковью, не требуется для его истолкования. Это очевидно даже для простака, читающего Евангелия или послания Павла. Таким образом, принцип ясности Священного Писания и принцип, по которому Писание говорит само за себя — это не буквальное утверждение о Библии, а воззвание; это призыв уловить главную библейскую весть, которая существовала бы, даже не будь у нас Библии, и итог этой вести отражен в принципе оправдания благодатью через веру в смерть и воскресение Иисуса Христа, ведущие ко спасению.

Но даже если, в каком-то смысле, именно в этом заключена суть Евангелий и посланий Павла, можно ли применить ее ко всей Библии? А как же, скажем, Книга Иисуса Навина, или Притчи, или Книга Откровения? Являются ли они примерами жизненно важной евангельской вести? Как уже отмечалось, христиане, обращаясь к Библии, знали об этой проблеме, хотя и весьма туманно, и решали ее, придавая тексту аллегорический смысл. Но Лютера такой ответ не устраивал: он считал, что библейские книги надлежит воспринимать в прямом смысле и оценивать в свете евангельской вести. Как печально известно, выводы он сделал очень далеко идущие — таких ни до, ни после не делал ни один христианин — и, решив, что некоторые из библейских книг неподлинно выражают евангельскую суть, в своем переводе переместил их в приложение. Среди таких оказались Книга Есфири (пониженная в ранге, поскольку в ней ни разу не упомянут Бог), Послание к Евреям, Послание Иакова и Книга Откровения. И, напротив, Лютер был всегда готов назвать важнейшие, «самые истинные и самые благородные книги»: к таковым он причислял Евангелие от Иоанна, Послание к Римлянам, Послание к Галатам, Послание к Ефесянам, Первое послание Петра и Первое послание Иоанна^{460}. Лютеранская традиция не последовала в этом примеру реформатора. Но для самого Лютера принцип, согласно которому ценность библейских книг оценивалась в свете всеохватного или фундаментального послания, был необычайно важен.

Ставя Христа в центр Священного Писания, Лютер мог отзываться о Библии — как о книге — с такой критикой, что это возмущало последовавших за ним лютеран: с главами Исаии полный беспорядок; Послание Иакова — «книга хорошая, но не апостольская»; Книга Откровения — не апостольская, не пророческая и напоминает грезы аббата Иоахима; Книга Царств — еврейский календарь; и какой в том вред, если сказать, что Моисей не писал Пятикнижие; да, Послания к Евреям Павел не писал — а написал его, вероятно, Аполлос…^{461}

Критикуя авторитеты, Лютер подвергал сомнению даже авторитет целых частей Священного Писания — во имя принципов, которые он вывел из своих представлений о всеобъемлющем намерении Библии.