Ибо, когда они еще не родились и не сделали ничего доброго или худого (дабы изволение Божие в избрании происходило не от дел, но от Призывающего), сказано было ей: больший будет в порабощении у меньшего, как и написано: Иакова Я возлюбил, а Исава возненавидел. Что́ же скажем? Неужели неправда у Бога? Никак. Ибо Он говорит Моисею: кого миловать, помилую; кого жалеть, пожалею. Итак помилование зависит не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего. Ибо Писание говорит фараону: для того самого Я и поставил тебя, чтобы показать над тобою силу Мою и чтобы проповедано было имя Мое по всей земле. Итак, кого хочет, милует; а кого хочет, ожесточает.
В кальвинизме Ветхий Завет становится решающим в формировании христианского характера, и понимается он в совершенно прямом смысле. Кальвин разъяснил законы Пятикнижия и даже перераспределил их так, чтобы их было легче понять — иными словами, он поступил примерно в том же духе, в каком поступали те, кто стремился согласовать четыре Евангелия. В отличие от Лютера, он не позволил себе судить и критиковать какие-либо книги Священного Писания, но сделал акцент на том, что все они полезны и благотворны для христианина. Однако, в отличие от последующих фундаменталистов, он достаточно свободно обращался с приписанным по традиции авторством и не испытывал никаких проблем, скажем, при мысли о том, что те или иные псалмы не принадлежат Давиду (например, псалом 74 в его представлении явно отражает разрушение Храма в VI веке до нашей эры), или о том, что редакторы собрали пророческие книги из отдельных предсказаний. Ряд предположений современной библейской критики в ее более литературно-историческом аспекте восходит именно к Кальвину — так же как более богословские критические отзывы о библейских книгах могут назвать источником своего вдохновения Мартина Лютера.{467}
Кальвин критиковал натянутые, чересчур ортодоксальные толкования, например такие, когда стих из Книги пророка Исаии («и вся праведность наша — как запачканная одежда»[69]
, Ис 64:6) разъясняли как указание на то, что все благие дела людей на самом деле злы, или другой стих, взятый оттуда же — «Свят, Свят, Свят» (Ис 6:3) — приводили как доказательство истинности доктрины о Святой Троице:Древние цитировали этот пассаж, желая доказать наличие трех личностей в одной сущности Божества. Я не выражаю несогласия с их мнением; но если бы мне пришлось противостоять еретикам, я бы скорее отдал предпочтение доказательствам более сильным; ибо еретики становятся более упрямыми и всем своим видом празднуют триумф, если выдвинуть против них неубедительные аргументы{468}
.И, как и Лютер, Кальвин довольствовался тем, что видел Библию приблизительно верной и необязательно совершенной в каждой мелочи: авторы были настолько точны, насколько того требовала их цель. И это не означало, будто им приходилось передавать в абсолютной точности все великое множество деталей. «Хорошо известно, что евангелисты не особенно щепетильно относились к последовательности времен и даже не особо сохраняли подробности слов и деяний»{469}
. Там, где Евангелия слегка расходятся, не стоит, по мнению Кальвина, поднимать много шума из ничего. Время от времени он даже «подправляет» текст: «Кальвин был не первым и не последним из тех, кто защищал точность Библии, редактируя ее текст»{470}.Sola Scriptura