История британской социальной антропологии

Должность правительственного антрополога вводилась не только в Нигерии, этом «полигоне косвенного управления», но и в других колониях. В 1920 г. на эту должность в колонии Золотой Берег был назначен Р. Ретри, чиновник колониальной администрации, получивший антропологическое образование, он серьезно занимался наукой и очень много сделал не только в прикладной, но и в теоретической сфере. В колониальной администрации Танганьики длительное время работал в должности правительственного антрополога Г. Корри.

Такую же должность в правительстве англо-египетского Судана с 1938 по 1941 г. занимал З. Надель, впоследствии ставший крупным теоретиком социальной антропологии. Уже имея опыт прикладных исследований в Нигерии, Надель в Судане специально изучал нубийские племена Кордофана с целью снабдить колониальное правительство информацией об их «политической системе и гражданском праве»[1017]. Прикладной антропологии Надель не оставил и после того, как ушел добровольцем в английскую армию в начале Второй мировой войны. В годы войны он занимал видные посты в военной администрации различных территорий Северной и Восточной Африки и Ближнего Востока – был секретарем по «туземным делам» в Эритрее, Сомали и Триполитании[1018]; в Эритрее он изучал обычное право и традиционную систему землевладения, эти материалы предназначались для использования в военных судах, а позднее были опубликованы в научных журналах; работая в Сомали, Надель, благодаря своему официальному положению, смог удалить из практики военных судов так называемые «коллективные наказания» (наказания всего племени за преступления, совершенные одним из его членов) как не соответствующие традиционным правовым нормам кочевников[1019].

В Австралии и Океании в межвоенный период правительственные антропологи работали в администрации колонии Папуа и подмандатной территории Новая Гвинея. В этот период их было всего двое – Ф. Уильямс и Э. Чиннери. Деятельность правительственных антропологов в этих местностях сильно отличалась по своему характеру от работы их коллег в Африке. Прежде всего, экономические и политические интересы англичан в этом районе не шли ни в какое сравнение с африканскими. Лежащий в зоне влажных тропиков гигантский остров обладал губительным для европейцев климатом. Огромные пространства его внутренних районов не были еще открыты и, по выражению губернатора Д. Муррея, представляли собой «неконтролируемые территории»[1020]. Австралийцы в какой-то степени освоили лишь приморскую полосу шириной не более 20 км[1021]. Экономическое освоение Новой Гвинеи осуществлялось очень медленно. В 1939 г. доход колонии Папуа составлял 290 тыс. австралийских долл., а территории Новая Гвинея – 1 млн. долл., причем основная часть этих доходов поступала от добычи золота[1022].

Население Новой Гвинеи (папуасы и меланезийцы) представляло собой конгломерат деревенских общин, каждая из которых в подавляющем большинстве была самостоятельным социальным организмом, весьма слабо связанным даже с ближайшими соседями. Институты власти здесь были весьма архаичными – наследственных вождей в большинстве районов не было, а функции социального контроля и регулирования на уровне общин осуще ствляли все взрослые мужчины, объединенные вокруг так называемых «мужских домов», где ведущую роль играли старики. В этих условиях австралийские власти свели свое управление коренными жителями к сбору налога (чаще всего натурального), вербовке рабочих на плантации и эпизодическим полицейским рейдам. Все эти мероприятия на большей части контролируемой территории осуществлялись при помощи патрулей, состоящих из «туземных» полицейских во главе с офицером-европейцем. Таким образом, несмотря на довольно слабый колониальный аппарат обеих новогвинейских колоний, к 40-м годам насчитывающий всего около 400 человек[1023], проблема косвенного управления не стояла здесь так политически остро, как в колониях Африки.