История британской социальной антропологии

Означает ли это, что информация антропологов так же, как и политика косвенного управления, оказалась бесполезной для колониальной практики? Вовсе нет. Псевдотрадиционные институты власти, судопроизводства, налогообложения, которые в значительной степени благодаря прикладной антропологии были приняты массовым сознанием африканцев, сыграли определенную, полезную для колониальных деятелей консервативную роль. В течение ряда лет эти институты помогали сдерживать антиколониальную борьбу. С учетом данного обстоятельства надо подходить к оценке заявлений лидеров функционализма о задачах и целях прикладной антропологии. Еще на заре возникновения этой субдисциплины ее «пророк» и «проповедник» Малиновский выдвинул тезис о главной цели социальной антропологии – обеспечении понимания европейцами «туземных» культур. Такое понимание, по его мнению, должно стать необходимым условием любого практического мероприятия в колониях, должно устранить всяческие недоразумения, мешающие гармонии в сотрудничестве между черными и белыми. В частности, именно непониманием Малиновский объяснил разрушение традиционного уклада населения Меланезии, стремительную депопуляцию на некоторых ее островах. Эти трагические явления, писал в 1922 г. антрополог, «вызваны, главным образом, разрушением всего, что было жизненно важно для туземца, лишением всего, что для него дорого и насущно, всего, что дает ему радость жизни. Все, что кажется рутинному, ограниченному, обывательскому сознанию “омерзительным”, “глупым”, “аморальным”, попросту отменялось росчерком пера или, хуже того, уничтожалось при помощи винтовки и штыка. В то время как для более глубокого познания, основанного на подлинной человеческой симпатии и добросовестном научном исследовании, многие из этих “диких” обычаев оказываются содержащими саму сущность жизни для народа, без чего немыслимо само существование этой расы». Всего этого не понимают «грубые и предубежденные бюрократы, хотя, возможно, и действующие из лучших побуждений»[1042].

По поводу подобных заявлений лорд Хейли, прекрасно знакомый с колониальной действительностью, как-то насмешливо сказал: «Дело вовсе не в недостатке понимания. Обе стороны (колониальные власти и туземцы. – А. Н.) понимают друг друга слишком хорошо»[1043]. История доказала не раз циничную правоту колониального деятеля, и сами антропологи позже ее признали, но в 20 – 30-х годах многие из них были уверены, что их прикладная деятельность – это благородное и в высшей мере полезное поприще устранения из колониальной практики зла, порожденного «непониманием». Такая позиция во многом определяла содержание рекомендаций, даваемых антропологами колониальным властям. Часто они носили наивный характер либерально-гуманистических призывов не нарушать функциональную целостность культур, не разрушать сложившееся в течение веков равновесие сил в племенных сообществах. Нужно ли говорить о том, что грубая практика реальной колониальной политики чаще всего попросту игнорировала подобные советы как бесполезные. К этому надо добавить, что значительная часть колониальных резидентов и комиссаров дистриктов не особенно вникали в изощренные и далеко идущие планы политических стратегов и весьма скептически относились как к экспериментам по введению косвенного управления, так и к самим антропологам. Косвенное управление они, часто не без оснований, считали мифом, а антропологов – чудаками, «романтическими реакционерами», хлопочущими по поводу сохранения уже не существующего «не испорченного цивилизацией дикаря». Сам образ жизни исследователей, поселяющихся среди «туземцев», «якшающихся с черными», в некоторых колониях британской Африки вызывал резко отрицательную реакцию со стороны колониальных чиновников. В подобных действиях они усматривали ущерб достоинству белых господ[1044].

Все это не способствовало особенно тесному сотрудничеству антропологов с колониальной администрацией на местах. Эванс-Причард, который продолжил начатое Селигменом сотрудничество по контракту с правительством в Южном Судане, писал в 1946 г.: «Профессор Селигмен однажды сказал мне, что за все годы, в течение которых он работал в Судане… у него ни разу не спросили совета, а единственный раз, когда нечто похожее на запрос было сделано в связи с институтом “вызывателей дождя” в Нубийских горах, его совет не был принят. В течение 15 лет моей работы над социологическими проблемами в этом же районе у меня ни разу не просили совета ни по одному вопросу»[1045].