История британской социальной антропологии

Либеральный гуманизм как ориентация, свойственная довольно широким кругам английской интеллигенции, основывался на идеях социального реформизма, на вере в вечные ценности европейской цивилизации и демократии. Он делал ставку на просветительство, науку и образование как на основные средства устранения общественного зла. Именно эти черты и определили субъективное отношение антропологов к объекту своей науки – традиционным неевропейским обществам – и к своей, в том числе и прикладной, деятельности по их изучению. Л. Мейр утверждала, что антропологи в африканских и других колониях Великобритании «…настолько же заинтересованы в демократизации народов, насколько их деды в свое время были заинтересованы в их христианизации»[1093]. Изучение «дикарей» было признано «долгом цивилизованных народов», таким же долгом считалось и наделение их благами европейской культуры. «Более сильный партнер (англичане. – А. Н.), – писал Малиновский, – не должен ограничиваться только кормлением красивыми фразами и добрыми намерениями более слабого (африканцев. – А. Н.). Он должен, хотя и с тяжелым сердцем, поделиться своим материальным достоянием, некоторыми из своих привилегий и постараться выяснить, каким образом он может разделить свое политическое влияние с туземным населением»[1094].

Утопичность подобных установок очевидна, однако довольно долго антропологи находились в плену этой утопии и строили свою деятельность в соответствии с ней. Основным средством до стижения этих идеалов они считали просвещение. Учредители и первые сотрудники МИАЯК прямо указывали на то, что главной задачей института являются «исследования, имеющие целью внести вклад в просвещенную (выделено мной. – А. Н.) политику»[1095]. Пафос сотрудничества антропологов с проводниками политики косвенного управления заключался в «просвещении» последних – в стремлении научить чиновников «понимать» культуру коренного населения, что само по себе должно было, по убеждению ученых, привести к гармонии в отношениях между англичанами и населением колоний. В таком контексте сама политика косвенного управления рассматривалась антропологами как «попытка сохранить то, что еще можно было сохранить из туземных институтов»[1096], как средство «предоставления туземным народам более значительного участия в их собственном управлении…»[1097] и, наконец, как средство защиты культурной самобытности коренного населения колоний. Все это было выражением настроений, которые в Англии имели уже довольно длительную историю: еще в 1835 г. по представлению общественности британский парламент создал комиссию по изучению положения коренных жителей колоний и принял ряд циркуляров, содержащих призывы к гуманности колониальных чиновников[1098]. В первой половине ХХ в. эти настроения в форме фабианского реформизма были особенно сильны как раз в центре функционалистской антропологии – в ЛШЭПН[1099].

Важно иметь в виду, что отношение подавляющего большинства антропологов к изучаемым ими народам отличалось искренней человеческой симпатией. Каждый, кто прочтет этнографические монографии функционалистов, без сомнения, почувствует их уважительное и доброе отношение к обычаям, ценностям, образу жизни коренных народов колоний. Доброе отношение это было порождено не только руссоистскими настроениями, вообще свойственными западной антропологии, но длительным непосредственным общением с людьми, знанием их языка и пониманием культуры «изнутри», т. е. в какой-то мере функционалистской полевой методикой. Однако предвзятость, обусловленная социальным заказом, и традиции науки, которая со времен классиков эволюционизма была обращена в прошлое, а настоящее воспринимала преимущественно как «живую старину», заставляли исследователей видеть в изучаемых обществах в основном элементы архаики. Поэтому многие антропологи питали симпатии к «вчерашнему» африканцу, меланезийцу, австралийцу, идеализировали его общинные и племенные порядки и почти совсем не замечали новых веяний, появлявшихся на надобщинном и надплеменном уровнях политической культуры, либо считали их вредной аномалией.