Лич особенно решительно дистанцировался от этой традиции в своей монографии «Пул Элия». В ней он предложил свою версию филиации идей, лежащих в основании современной ему британской социальной антропологии и восходящих к Э. Дюркгейму. К первой линии преемственности он отнес подход представителей оксфордской кафедры, воспринявших дюркгеймианскую модель общества в виде совокупности ролей, определяемых моральными и юридическими императивами, исходящими от общества как реальности sui generis. Вторая линия преемственности, характерная для Малиновского, – это восприятие идей Дюркгейма, изложенных в его книге «Самоубийство» и трактующих социальный процесс как воплощение статистических норм, как то, что свойственно поведению «нормального, среднего человека»[1234]
. Оба этих подхода Лич считает ограниченными, так как первый игнорирует роль личности в культуре, а второй – процесс превращения индивидуальных форм поведения в статистически фиксируемые нормы и наоборот. Сам он отдает предпочтение третьему варианту прочтения наследия Дюркгейма – его дихотомическому противопоставлению «сакрального» и «профанного», в котором первая категория выступает идеальной моделью для второй. «Ритуал рассматривается, – пишет он о сфере сакрального, – как ориентирующий “набросок”, в терминах которого индивиды организуют свое повседневное поведение. Расхождение индивидуального поведения и стандартных норм не является, таким образом, результатом моральной ошибки или эгоистического невежества, но возникает попросту из-за того, что разные индивиды, на вполне законных основаниях, относятся к деталям идеальной схемы по-разному»[1235].При внимательном чтении работ Лича и Глакмена нетрудно убедиться в том, что в них немало общего – оба особое внимание уделяли конфликту норм в культуре, а также явлениям сознательного изменения правил обычая; оба стремились учитывать исторические предпосылки изучаемых процессов и использовали одни и те же исследовательские приемы, получившие собирательное название «метода расширенного представления конкретного случая» (extended-case method). Что же касается их учеников, то в их деятельности, по утверждению А. Купера, хорошо знавшего их всех, сходство в тематике и подходах порой было поразительным – многие из них воспринимали идеи старших коллег без оглядки на корпоративные барьеры и личные взаимоотношения[1236]
. Так, ученик Глакмена В. Тэрнер в 60-х годах откровенно шел по стопам Лича в изучении африканского ритуала с позиций символической логики, лингвистики и семиотики. Ученица Эванс-Причарда М. Дуглас активно использовала идеи Леви-Строса в своих исследованиях процессов мышления и восприятия в традиционных обществах (когнитивная антропология) и в этих исследованиях нередко смыкалась с позицией Лича, так же, впрочем, как и он с ее позицией.Особую проблему для историка британской социальной антропологии представляет вопрос о влиянии идей Леви-Строса на эту научную дисциплину. Давно бытует представление, что Лич был, пожалуй, единственным представителем этой корпорации, который откровенно принял сторону французского ученого. Это представление, однако, чрезмерно упрощает ситуацию. Лич никогда не был апологетом французского структурализма, невзирая на его неоднократные заявления о симпатиях к последнему. Отношение Лича к идеям Леви-Строса имело сложную природу. Определенную роль здесь сыграло и то обстоятельство, что Лич у себя на родине занял «диссидентскую» позицию и в полемике с коллегами избрал Леви-Строса из «тактических» соображений своим союзником. Это проявилось в его эпатажном докладе 1959 г., в котором он позволил себе грубые выпады против сослуживцев по кафедре в Кембридже – Фортеса, Дж. Гуди, О. Ричардс, обвинив их при этом в «обывательской ограниченности» и в неспособности оценить достижения французской антропологии. Существенно, на наш взгляд, и то, что Леви-Строс сделал первым шаг навстречу Личу, высоко оценив и использовав его материал по изучению