История британской социальной антропологии

Что касается Малиновского, то наряду с принятием категориального аппарата Спенсера антрополог заимствовал у него и некоторые идеи о культуре, сам дух которых был глубоко чужд Дюркгейму, а вслед за ним и Рэдклифф-Брауну. Речь идет о пяти родах деятельности человека, которые, по мнению Спенсера, составляют основу функционирования общества: 1) деятельность, ведущая непосредственно к самосохранению; 2) деятельность, обеспечивающая удовлетворение жизненных потребностей и опосредованно влияющая на самосохранение; 3) деятельность по воспитанию и обучению потомства; 4) деятельность по поддержанию социальных и политических отношений; 5) досуг, удовлетворение своих вкусов и чувств[570]. Все учение Малиновского об «основных» и «производных потребностях», лежащих в основании культуры, прямо вытекает из этих положений Спенсера[571].

Элементы биопсихологического редукционизма, характерные для доктрины Спенсера, были доведены в культурологической концепции Малиновского до крайнего своего выражения не без влияния американского философа-прагматика У. Джеймса. Идея, которой Джеймс придавал статус общего закона, о том, что «ни одно умственное движение никогда не происходит без определенных причин, коренящихся в нашем теле»[572], стала отправной точкой в общетеоретическом обосновании Малиновским категории «функция». В отличие от Рэдклифф-Брауна, который следовал строго социологической дюркгеймианской трактовке этого поня тия, Малиновский положение Дюркгейма о том, что «функция социального факта всегда должна рассматриваться в его отношении к некоторой социальной цели»[573], превратил в своей общей теории культуры в следующий тезис: функция социального явления должна рассматриваться как удовлетворение им определенной биологической потребности человеческого организма.

Выборочное и достаточно тенденциозное отношение лидеров функционализма к философско-социологической традиции было вызвано не только и даже не столько их абстрактно-теоретическими интересами. Это отношение отчасти объяснялось спецификой наступившего этапа в развитии антропологии. Практика исследований поставила на повестку дня изучение конкретных народов, а не только эволюции человеческой культуры вообще. Это в свою очередь потребовало разработки методологических оснований для полевой работы и для интерпретации наблюдаемой «живой» культуры.

Отмеченные процессы были характерны не только для британской социальной антропологии. Они протекали и во французской этнологии, и в американской культурной антропологии, везде сопровождаясь критическими выпадами против эволюционизма. Во Франции Дюркгейм еще в 1893 г. в книге «О разделении общественного труда» вскрыл аналитические слабости эволюционного метода[574], не отказываясь, впрочем, от самой идеи эволюции. В 1896 г. в США Ф. Боас в статье «Об ограниченности сравнительного метода» объявил критический поход против умозрительного «однолинейного эволюционизма»[575], противопоставляя ему требование конкретных исследований и теоретических обобщений на базе индуктивного метода. Идейно-теоретическая конфронтация с эволюционизмом не могла не привести ученых к излишней поляризации мнений. Э. Г. Юдин писал о подобной научной ситуации: «…Рассмотренное в историко-методологической перспективе такое обособление (диахронии и синхронии. – А. Н.) было в каком-то смысле неизбежной издержкой на пути углубления методологического базиса научного познания, имеющего своим предметом развивающиеся объекты. Положительным результатом этого процесса явилось осознание существенных различий между механизмами функционирования и механизмами развития объекта»[576].