Монастырь Святой Цезарии располагался неподалеку от укреплений Арелата, и своих стен не имел. Сестры в случае опасности могли укрыться в городе. Теодогильду представили настоятельнице, которая, сурово поджав губы, показала королеве ее новые покои. Это покои?!!! Теодогильда задохнулась от возмущения. Да когда она в родительском доме жила и пасла коров, там и то приличнее было. Она с тоской осмотрела небольшую комнату, в которой из обстановки были только жесткий топчан и распятие. Распорядок тут был жесткий, а мать-настоятельница, что была родом из знатнейшего римского рода, даже не скрывала своей брезгливости, общаясь с деревенщиной, которая только благодаря какому-то невероятному стечению обстоятельств стала женой короля. Настоятельницу звали матушка Лилиола, и когда она озвучила Теодогильде распорядок дня, та чуть не потеряла сознание.
— Дочь моя, — сурово сказала ей настоятельница. — Наш устав очень строг, мы следуем заветам нашей первой настоятельницы, святой Цезарии. День начинается до рассвета, когда сестры стоят службу, потом чтение священных текстов, рукоделие и другие работы. Также сестры два-три часа посвящают переписыванию трудов апостолов и других отцов церкви. По великим праздникам мы служим всенощную. Ну, и конечно, мы соблюдаем все посты куда строже, чем миряне.
Королева пришла в ужас. Она была любительницей поспать, поесть и побездельничать. А ее постельная служба королю была, в целом, необременительна и даже приятна.
— Но я же не умею читать и писать, — только и выдавила она из себя.
— Будем учиться, — настоятельница даже не скрывала своего презрения. — А если ты думаешь, что твое звание дает тебе какие-то преимущества, то ты глубоко ошибаешься. У нас сейчас гостит сама сестра Радегунда[55]
, супруга покойного короля Хлотаря, твоего тестя. По знатности рода ты с ней и близко не стоишь. Королева Радегунда — пример для остальных сестер. Она держит строгий пост всегда. Она не ест ничего, кроме трав и чечевицы. Даже рыбу и яйца не употребляет.Тедогильду передернуло. Она ненавидела бобы с детства, ведь зачастую, в доме из съестного ничего другого и не было.
— А еще сестра Радегунда раздает милостыню нищим, и сама кормит их, моет им голову. Не брезгует она и прокаженными, только отводит их подальше от других.
— Прокаженные? — завопила Теодогильда. — Да вы тут с ума все сошли? Я к ним и близко не подойду! Еще не хватало эту заразу подцепить!
— Молись господу нашему, — сказала мать-настоятельница, — и он убережет тебя. Если твоя вера крепка, то господь не оставит тебя.
— Господь точно меня не оставит, — убежденно сказала Теодогильда. — Потому что ни к каким нищим и прокаженным я и близко не подойду. Нашли дуру. Потом вшей не выведешь после них.
— Вши — это испытание господне, которое нужно нести с достоинством, — заявила ей настоятельница.
— Вот и неси его сама, — ответила Теодогильда. — А я королева. Меня ваш Гунтрамн сначала обманул, потом ограбил, а потом сюда сослал, как в тюрьму. Да только не монашка я, и никогда ей не стану. Поняла меня, старуха?
И она круто развернулась и пошла в свою келью, чтобы порыдать в одиночестве. Она не слышала, как настоятельница сказала:
— Господь вразумит тебя, сестра. А если это не получится у него, то я изо всех своих слабых сил помогу ему. Я не позволю пропасть этой заблудшей душе.
Неделя шла за неделей, угнетая своим однообразием. Молитвы, занятия по чтению и письму, рукоделие. И так день за днем. Теодогильда медленно сходила с ума. Поговорить ей было не с кем. Почти все монахини были из знатных родов, и от вульгарной простушки воротили носы. Они вроде бы и не грубили, и вели себя смиренно. Но получалось так, что подходить к ним королеве больше не хотелось. Общаться же с простолюдинками Теодогильде не позволяла гордость. Та самая хваленая Радегунда посмотрела на нее, как на пустое место, и пошла дальше, мыть вшивые головы своим любимым нищим. Теодогильда начала всерьез подозревать, что это занятие ей, и вправду, нравится. Иначе, зачем она собирает вокруг себя всех этих оборванцев.