История частной жизни. Том 1. От римской империи до начала второго тысячелетия

Эти замечания подразумевают также, что домашнее пространство следует воспринимать как некое единство, включающее в себя аспекты как приватные, так и публичные. Римский дом — это пространство, в котором сосуществовали необычайно разнообразные социальные практики, иные из которых сегодня принято относить по преимуществу к сфере публичной: как, скажем, в случае с почти ежедневно повторявшейся церемонией, в ходе которой хозяин дома принимал визиты своих многочисленных клиентов. Витрувий сам использует названия публичных мест, чтобы определить домашние пространства, доступные для посторонних людей, и нам представляется вполне уместным использовать при изучении различных составных частей дома дихотомию «частное/публичное», чтобы охарактеризовать существенную разницу в функциональном назначении различных помещений. Как и в любую другую эпоху, в жилищах существовали пространства, значительно различавшиеся по степени «прозрачности», но в случае римского дома это разнообразие переходило в многообразие. Однако отказываться воспринимать римский Дом как единое целое и полагать, что он состоит из соположениях и противопоставленных друг другу зон, главным образом частных или главным образом публичных, было бы ошибкой. Тот факт, что частное римское жилище было в значительной СТепени развернуто в сферу публичную, не содержит в себе противоречия и не является плодом больной фантазии: напротив, эта архитектура позволяет ухватить самую суть частной жизни господствующих классов в эпоху, которая характеризуется колоссальным расширением приватной сферы. Этот крайне значимый феномен со всей определенностью демонстрирует нам, что некоторые виды деятельности, социальное измерение которых очевидно, самым естественным образом осуществлялись в домашнем пространстве. При этом речь не идет ни о явлениях из ряда вон выходящих, ни о «переводе» публичной сферы на язык приватности.

Итак, можно констатировать, что дома африканской аристократии, как и жилища знати в других частях Империи, предполагали несколько уровней, несколько модусов частной жизни. Обычно домашнее пространство включало в себя места и контексты, предназначенные как для индивидуального отдыха, так и для семейной жизни, в узком и вполне современном смысле слова: для хозяина дома, его супруги, которая, выйдя замуж (convenit in manum), переходила под «отеческую» руку мужа, а также для их детей. Кроме того, данная семейная структура предполагала возможность значительного расширения. Она не только была способна принять стороннюю женщину, вышедшую замуж за одного из членов семьи; отеческая власть, постепенно слабевшая вследствие эволюции нравов, продолжала задавать умозрительную рамку, позволявшую включать в состав домочадцев весьма много численные и разнородные элементы: помимо всевозможных родственников, сюда входила и прислуга, и рабы, среди которых принято было особо выделять vernaculi, тех, кто родился в доме, — что создавало специфическую внутреннюю структуру римской familia. Этот семейный словарь на языковом уровне отражает способность семьи интегрировать социальные от ношения, далеко не всегда ей присущие. Отношения, которые связывали между собой патронов и клиентов, идентичны отношениям между отцом и детьми и включают в себя элемент религиозного чувства. Языческие жрецы прямо уподоблялись родителям, а рядовые участники церемоний — детям (Apul., Met., XI, 21): христианская секта, также воспринявшая семейную модель, только укрепила эту давнюю традицию. Все эти феномены по–своему характеризуют то важное место, которое в римском мире начиная с последних веков Республики занимала сфера частного: в те времена в доме Цезаря или Помпея принимались политические решения не менее важные, чем в сенате. Многообразие видов деятельности, характерных для римского дома, отсылает к самой природе римского общества и объясняется только через его посредство: оно наглядно демонстрирует, в частности, новый тип взаимосвязи между частным и публичным, характерный для римского мира (сенаторы — не суть ли «отцы»?), который, в рамках общей эволюции средиземноморской цивилизации, окончательно утверждается к концу республиканского периода и продолжает в разных формах существовать в эпоху Империи.