История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века

Трущобы на окраинах Парижа—говоря о 1930-х годах, чаще всего упоминают улицу Жюля Валлеса в Сент-Уэне, где на 300350 человек приходится всего один колодец, или итальянские кварталы в городах на Средиземноморском побережье,—похожи на все трущобы мира. «Улицы узкие, грязные, дома старые, высокие. На окнах на ремнях сушится белье, или же веревки перекинуты через улицу, от окна к окну. Смуглая, немытая, босоногая ребятня резвится со средиземноморской веселостью. Убогие интерьеры, куда свет и воздух проникают с трудом, заставлены какими-то кушетками и лежанками. В одной и той же комнате спят по пять-шесть человек, иногда больше. Дети спят вповалку по трое-четверо на одном тюфяке, иногда лежащем на земляном полу»*®. Бедность уничтожает различия и уравнивает всех.

В течение всего межвоенного периода одинокие рабочие, приехавшие без оставшихся на родине семей, признанные «недисциплинированными» и «бродягами», жили примерно в таких же условиях. При том существовании, которое онц вели, ни о какой частной жизни речь не шла. Кровати в «го. стиницах», в которых они жили, использовались без пере, рыва—ночью на них спали рабочие, занятые в дневную смену, днем ложились вернувшиеся с ночной. В таких условиях само понятие «частная жизнь» теряет всякий смысл. Вновь прибывающим, помимо таких «отелей», достаются наскоро сколоченные из досок и слепленные из глины хижины, естественно, лишенные каких бы то ни было удобств, заброшенные деревенские дома, превратившиеся в настоящие трущобы. В таком жилище забываются все нормы частной жизни и наступает одичание.

Начало магрибской иммиграции

Отдельные сильно структурированные группы мигрантов в сотрудничестве с французским обществом сопротивлялись процессу одичания и декультурации. Лучший пример этого — первая волна иммиграции из Алжира³⁹. До 1950 года из стран Магриба ехали только холостяки. Деревенское сообщество отправляло их на несколько лет работать за границу, чтобы другие члены группы могли остаться на родине и поддерживать статус семьи. В первую очередь речь шла о бедных горных районах, где жили берберы, вроде Кабилии и Суса. Эта эмиграция не нарушала жизнь ни в тех местах, ни в принимавшей стране. Рабочие держались вместе, как на родине, — так проще было экономить и быстрее освоиться в чужом мире. Они выбирали наиболее тяжелую и хорошо оплачиваемую работу вроде работы в шахтах, работали сверхурочно—это повышало заработки на четверть, а то и на треть. Как можно больше денег старались отправить на родину, оставляя себе лишь на еду. Их частная жизнь на чужбине сводилась к общению с соотечественниками, выходцами из той же или из соседней деревни. Так было безопаснее, к тому же от вновь прибывших можно было узнать новости — письма мигранты почти не писали, потому что грамотные среди них встречались редко. Экономия и аскетичная жизнь, которую они вели на чужбине, помогали семье сохранить за собой земли, отремонтировать дом, содержать домашних животных и иметь возможность подобающим образом женить и выдавать замуж сыновей и дочерей, оставшихся дома. Вернувшись на родину—в отпуск на Рамадан или окончательно, проведя за границей четыре-пять лет, эти рабочие обретали прежний статус. Работа в шахте или служба в колониальной армии, что считалось идеальным вариантом, позволяла купить землю, удачно жениться, завоевать или по крайней мере сохранить занимаемое прежде положение в сообществе. Оказавшись в привычной среде, приехав в отпуск или вернувшись окончательно, они обретали право на частную жизнь по своим обычаям, и самое главное—ее не надо было скрывать. Ее публичный характер был призван поддерживать или преумножать— в глазах общественности — семейный или персональный капитал чести. На чужбине они мечтали о том, как вернутся домой, как будут ходить в гости к родственникам, получать приглашения на свадьбы, участвовать в местных праздниках и паломничествах, и эти мечты помогали им переносить тяготы повседневности. Можно предположить, что частная жизнь на чужбине и ограничивалась мечтами, которые позволяли хотя бы на время забыть об изнурительном труде, суровых материальных условиях, несмотря на совместное проживание с соотечественниками.

Итальянцы и поляки