История человечества в великих документах

Именно с пересказа этой истории начинается «Послание о незнакомом распеве», которое ок. 1031 г. итальянский монах брат Гвидо отправил своему приятелю, брату Михаилу. Письмо одного монаха другому – это не визит к цезарю, оно могло бы остаться неизвестным истории, однако именно благодаря этому весьма короткому письму имя Гвидо Аретинского приобрело всемирную известность, и если о свойствах загадочного гибкого стекла мы можем только гадать, то музыкальные ноты, открытые Гвидо, знает каждый ученик музыкальной школы.

Собственно, именно ради таких учеников брат Гвидо и придумывал музыкальную нотацию, так что читатели, прошедшие через адовы муки сольфеджио, хорошо знают, кого благодарить за свои страдания. Гвидо начинал трудовую деятельность в монастыре итальянской Помпозы, но затем разругался с тамошним начальством (начальство всегда подозрительно относится к гениям планетарного масштаба) и вынужден был переехать работать в кафедральный собор города Ареццо, где и приобрёл навеки свою фамилию. Гвидо получил в управление церковный хор мальчиков и очень скоро убедился, что маленькие лоботрясы не могут запомнить толком ни одной мелодии. Требовалась совершенно новая система записи музыки, и маэстро придумал её. Жизнь мальчиков в хоре изменилась до неузнаваемости.

«Если те, кто с помощью учителей едва могли усвоить несовершенную науку пения за десять лет, ревностно молят за них бога, то что же, как ты полагаешь, тогда причитается нам… если мы приготовляем совершенного певчего в течение года или максимум двух лет?»

Знаменитая «Гвидонова рука»

Нам сегодня действительно сложно понять, как древние музыканты могли зазубрить десятки до боли схожих церковных гимнов, не имея перед собой нот. В раннем Средневековье в Европе господствовали идеи римского мыслителя Боэция, который в русле античной науки считал музыку философским понятием, а гармонию – божьим даром. Для Боэция и его последователей музыка была подготовительным курсом при изучении философии, а практика записи и воспроизведения мелодий их интересовала во вторую очередь. Вокально-инструментальным ансамблям того времени приходилось пользоваться так называемой невменной нотацией, предполагавшей запись отрезков мелодии в сравнении с некой музыкой, уже известной читателю. Если же читающий был незнаком с образцом, понять запись не было никаких шансов. Неудобство этой системы было очевидно не одному только Гвидо, и к изобретению нотного стана и теории интервалов европейские мыслители шли много лет. Но именно учителю, ежедневно сталкивающемуся с неудобствами преподавания, было суждено ясно и просто изложить истину.

«Подобно тому как во всяком письменном тексте 24 буквы, так и во всякой мелодии всего лишь 7 звуков… Другие же, которые присоединяются сверху этих семи, суть те же самые – они выглядят одинаково, ни в чём от предыдущих не отличаясь, кроме того, что звучат вдвое выше их».

Эти семь звуков мы используем вот уже тысячу лет, и без них мир никогда не узнал бы ни Моцарта с Чайковским, ни «Битлз». Правда, и Стаса Михайлова он бы тоже не знал (вполне вероятно, что, услышь его брат Гвидо, он повесился бы на струне ми).

Чтобы облегчить запоминание звучания нот членами своего музыкального коллектива, Гвидо Аретинский решил придумать лёгкий для запоминания образец. В наше время дети вынуждены разучивать слабо осмысленные напевы вроде «Нота ми, нота ми, в дом волшебный нас возьми», но в те времена музыка отличалась большей возвышенностью, и в качестве примера Гвидо написал мелодию к первым строкам гимна в честь Иоанна Крестителя так, чтобы каждая новая строка начиналась с ноты на ступень выше предыдущей:

Ut queant laxis
Resonare fibris,
Mira gestorum
Famuli tuorum,
Solve polluti
Labii reatum,
Sancte Iohannes.

Утробою отверстой чтобы

Ревнители твои сумели
Миру возгласить деяний чудеса,
Фальшь совлеки с их губ,
Солгать дабы не смели,
Лаская слух напевом,
Святый Иоанне!