История дождя

Каждая семья живет и действует своим собственным способом, по правилам, переосмысляемым ежедневно. Странность каждого из нас так или иначе получает пристанище, чтобы могла существовать такая вещь, как семья, и все мы могли некоторое время жить как минимум в том же самом доме. Нормальность — это то, что вы знаете. В нашей семье обычным было то, что у моего отца не было дохода; что он рокотал над потолком; ходил в церковь только тогда, когда не было Мессы; усердно, чтобы не сказать набожно, ловил рыбу; носил книгу, постоянно торчащую у него из кармана, из-за чего все его карманы всегда были разорваны на краях; или пел для себя очень тихо и фальшиво то, что, как я не знала тогда, было Псалмами. Не казалось странным, что ему нравился джем с сосисками. Это было не более странным, чем Бабушкино сидение на «Клэр Чэмпион» и ее способ курить, ставя сигарету вертикально, как дымовую трубу, или же стремление Энея солить все подряд — кукурузные хлопья, горячий шоколад или пирог. Ничто в вашей собственной семье не бывает неестественным.

Об этом я ничего не думала в то утро, когда Зубная фея пришла, но была отправлена моей Мамой наружу под не-совсем-дождь за моим отцом — и нашла его, ждущего, когда отелится корова, и читающего вслух. Он читал грязную белую книгу в мягкой обложке «Песни Невинности и Опыта» Уильяма Блэйка (Книга 1112, Эйвон Букс, Нью-Йорк), но в то время я думала, что это рассказ для коров.

— Вот он!

Книга исчезает в кармане. Папа становится на колени возле меня. Когда мой отец был счастлив, казалось — всегда казалось, — что он находится на грани слез.

Я считала это нормальным. Думала, что у каждого взрослого должны быть такие огромные приливы растущих эмоций. Все взрослые должны чувствовать эту волну незаслуженной радости, когда они становятся на колени и видят своих чудесных детей.

— Она пришла?

У меня кривая, как крючок, улыбка, и я протягиваю Папе сверкающую монету.

— Дай-ка посмотреть. Так-так-так. Только подумай! Дашь взаймы?

Дам. Я протягиваю ему монету, но он сжимает мою руку, закрыв ее в свою.

— Оставь пока у себя, Рути, — решает он. — Но буду знать, к кому обратиться, если понадобится.

Цвет его глаз становится более насыщенным от переполняющих чувств, и у него появляются те двойные расселинки по обе стороны его губ, где сдерживается чувство.

— Ты, должно быть, была очень-очень хорошей, раз получила так много. Ты видела ее?

Не видела.

— А знаешь, мне кажется, я на самом деле слышал что-то, — говорит мой отец. — Было очень поздно. Я не спал, работал и услышал нежное ф-ф-ф. — Он дует три раза, пытаясь изобразить звучание крыльев Зубной Феи, когда она, кружась, спускается на наш дом. — Ф-ф-ф. Потом она, должно быть, сложила крылья, потому что я не слышал ее в кухне, а там крылья стучали бы по вещам.

Стучали бы.

— Но ведь у нас на двери защелка. Так вот почему я услышал защелку! А я-то никак не мог понять. Был тихий-тихий щелчок, наверное, тогда-то она и направилась в твою комнату. Ты ее вообще не видела? Но, может, почувствовала?

Почувствовала. Я и сейчас чувствую.

Я киваю. Получается торжественный поклон пятилетней девочки, и я взлетаю в воздух, подброшенная моим отцом. Он крутит меня в небе над собой. Я хочу остаться там навсегда, но не могу, и утешает меня лишь осознание того, что, хотя люди не могут летать, я скоро обязательно потеряю еще не один зуб.

Мама ведет меня назад через усеянный дождем, липкий и дурманящий луг, а Папа опять читает коровам Блэйка.

Однажды мы заводим собаку, золотистого ретривера, которого мой отец окрестил Гекльберри. На самом деле он не золотистый, а белый, наилучшая разновидность, как я отвечаю сучке, прости меня, Господи, Броудер, когда она говорит мне, что наша собака ненастоящая. Мы с Энеем ведем Гекльберри, чтобы показать ему реку и велеть ему не тонуть. Он по-щенячьи безумен и счастлив, то и дело поднимая заднюю лапку. Он весело носится на конце нашего синего шпагата для обвязки тюков так, будто его ноги длиннее, чем на самом деле. Эней бежит рядом с ним, а я бегу следом, уже понимая, что Гек должен быть собакой Энея, что необъяснимо, разве что вы сами это понимаете, — они уже признали друг друга с полувзгляда.

Гек не плавает. Может быть, умеет, но мы не знаем. Мы бросаем палки в воду, рассчитывая обманом вовлечь его в реку, и ждем, когда его охотничий инстинкт пересилит желание не намокнуть, но пес просто сидит, и в глубине его карих глаз палки уплывают по течению реки.

Мой отец говорит, что мы должны отложить наши домашние задания и взять Гека на пляж. И вот все мы быстренько грузимся в «Кортину» и едем в Килки. Гек любит автомобиль. Любит движение. Пес сидит и смотрит наружу, а Эней крутит ручку, чтобы опустить стекло, которое позже не поднимется ручкой, и придется его вытягивать пальцами и затем заталкивать последний дюйм. Думаю, Гекльберри знает, что мы едем к морю. Думаю, он чувствует запах и уже разрабатывает стратегию, Как Избежать Моря.

Такие вот у меня мысли.