История дождя

Не имело значения, что на Гиппи на самом деле никогда не садились верхом, что она просто стояла в поле, паслась и хотела быть обласканной и избалованной, — когда мы приходили домой из школы, я ласкала ее, потому что прочитала книгу «Черный красавец»[613] и хотела бы быть упомянута добрым словом, если бы Гиппи написала автобиографию[614]. Никакого значения не имело и то, что вскоре Эней потерял интерес к лошади, когда она не пошла с ним, и он отправился с Геком охотиться у реки, — не знаю, на кого там охотятся мальчики. И то, что через несколько месяцев приехал ветеринар Томми, осмотрел Гиппи и объявил, что ей лет сто от роду, что она глуха как пень, и сил ей хватает только на то, чтобы просто стоять. Еще Томми сказал, что лошадники воспользовались мягкосердечностью моего отца, что цена этой кобылы в двадцать раз меньше того, что Папа заплатил, да еще деньгами, которых у него не было.

Однако сейчас все это не имеет никакого значения, ведь у нас на этих страницах сияет солнце нашего с Энеем дня рождения, мы заливаемся смехом под мифологическим конем, и в моем сердце остается отметка, говорящая, что там я была счастлива.

Глава 14

Существует сцена, которую я люблю, — брат и сестра встречаются через много лет. Встречаются в кафе, как и договорились, во второй половине дня. Свет умирает, снаружи город мягко шумит во время затишья перед часом пик. Кафе заурядное и малолюдное. Она приходит первой, садится в дальнем конце лицом к двери, нервничает. На ней доверху застегнутый плащ. Официант — пожилой мужчина. Он оставляет ее в покое. Брат приходит с опозданием, и вид у него — но не слова, — виноватый. Он целует ее в щеку. Они сидят, и официант приносит чай, которого они не хотят. Два чайника: крепкий чай для него и слабый для нее. Так много времени прошло с той поры, когда они произносили имена друг друга, и в том, как они произносят их теперь, чувствуется, что им не по себе от встречи, как, по моим представлениям, может быть в Судный день. Сначала виден полный спектр человеческой неловкости. Но дело вот в чем: почти сразу же возвращаются их прежние личности. Ни годы, ни перемены — ничто не имеет значения. Нужно всего лишь несколько слов. Сестра и брат узнают себя друг в друге, и даже в молчании дружеские отношения приносят огромное утешение, потому что, вопреки времени и различиям, остается тот поток глубокой реки, та особая возможность общения, какое существует только между людьми, соединенными словом «семья». И поэтому то, что теперь плещет между ними пришедшей с моря волной, та пенная белизна, то, что придает им сил, и совсем нежданное, — вот это все и есть любовь.

Не могу вспомнить, из какой это книги. Но теперь оно в этой.

Глава 15

Конечно, сочинительство — своего рода болезнь. Ну, люди им и не занимаются. Искусство по существу невозможно. Эдна О’Брайен[615] рассказала, как была удивлена тем, что Ван Гог отрезал одно ухо. Роберт Лоуэлл рассказал, что чувствовал внезапный огонь, озарение, прилив нервной энергии в те минуты, когда появлялось стихотворение. У меня-то не было никакого внезапного огня, и я не думаю, что подобное так уж хорошо для здоровья. Чтобы не дать себе взлететь в воздух, Тед Хьюз должен был многократно повторять «Под моими ногами земля, часть поверхности земли». Дело в том, что сочинительство — такая болезнь, какая лечится только сочинительством. Это и есть невозможное.