История дождя

Сначала я даже не понимала, что это поэзия. Папа работал, и все. Я знала, что это было сочинительство, и знала, что это был рокот. Когда вы молоды, то защищены облаком неясности. Как на самом деле работало все наше домашнее хозяйство, как шли фермерские дела, сколько буханок хлеба испекли и продали, как выкладывали на лотки и доставляли яйца, как на самом деле мы вообще выжили — я понятия не имела. Никогда не задумывалась об этом, никогда никого не спрашивала. Я могла услышать, что умерла корова, что лесная куница совершила набег на наших кур, что автомобиль на этой неделе не работал, но поскольку Мама была по существу Гением Десятого Уровня по защите своих детей, то я никогда не сопоставляла факты, никогда не связывала их с тем, что Бабушка штопает нашу залатанную одежду, удлиняет штаны Энея, удлиняет и удлиняет, пока их уже больше нельзя удлинять, что на обед опять рыба или что у нас есть большой глиняный горшок с монетами, который моя мать держит на окне.

И однажды облако поднялось. В классе мисс Брейди я ответила, что мой отец писатель.

— Правда? Это замечательно, Рут.

Я впервые произнесла вслух слово «писатель» и почувствовала, что немного вознеслась надо всеми.

— И где ж его книги? — спросила сучка, прости меня Господи, Броудер, ведь ее отец Саддам был у нас самым знаменитым, и она не собиралась терять звание Дочери Лучшего Отца.

У меня не было ответа, и в баннере Экстренных Сообщений через весь мой лоб побежала строка «Вознесение Кончается Катастрофой При Посадке». Но мисс Брейди сказала:

— Можно еще только работать над книгой, но уже быть писателем.

А позже, когда я стояла одна и очень старалась Выглядеть Как Ни В Чем Не Бывало, двор пересекали Джейн Броудер с той противной Энн Джейн Монэган, — с той самой, которая, только чтобы казаться Клевой Классной Девчонкой, добавила себе среднее имя Джейн, к тому же считала себя моделью для мисс Совершенство в серии «Mr. Men»[618], хотя за Энн я проголосовала бы как за Девочку, Которая, Скорее Всего, Станет Леди Макбет, с той самой Энн Джейн Монэган, у которой после того, как ее мать заплатила дюжине репетиторов, чтобы те кое-как вскрыли ломом верхушку ее головы и впихнули туда все, что сами знали, было шесть оценок «A» на Выпускном экзамене, — так вот, в тот день двор пересекали Джейн Броудер с той противной Энн Джейн Монэган, которая теперь получает педагогическое образование, оттачивая свои диктаторские навыки.

— Это стихи, чего он пишет? — Энн Джейн не блистала грамотностью, но говорила таким тоном, будто поэзия была чем-то вроде лишая, опустошившего школу, когда из Дублина прибыли Переселенцы, и в течение трех недель сделавшего из нашего класса неплохой кастинг для лепрозория. — Это поэзия?

И Джейн, и Энн смотрели на меня с одинаковым выражением.

— Это роман, — сказала я.

Тот же взгляд.

— Это роман, как «Черный красавец».

Просто я хотела, чтобы у Папы был именно роман. Я хотела, чтобы получилась книга, которую однажды я принесу в школу. Я хотела, чтобы была потрясающая книга, Любимая Всеми Книга, и так или иначе с ее помощью я отвоюю свою собственную особенность, и меня даже, может быть, попросят добавить себе среднее имя Джейн, что, как я мгновенно решила, я бы непременно обдумала, если бы не неудачная рифма Рут Джейн Суейн, которая предполагает наличие кринолина, глицинию на веранде и надменность, с которой лично я никогда не смогла бы примириться.

Обе Джейн стояли и критически смотрели на меня.

— Ты врешь, — торжествующе сказала Энн Джейн.

— Нет, не вру.

— Да. Я могу сказать точно. Ты врешь.

— Я спрошу твоего брата, — сказала та Прости меня, Господи.

— Он не знает.

— Почему?

— Просто не знает.

— Давай, Энн Джейн. Давай спросим его.

— Да, давай спросим.

— Погодите.

— Что?

— Что?

— Она еще не закончена. Книга еще не закончена.

— Ведь на самом-то деле твой отец никакой не писатель?

— Не писатель.

— Не писатель.

В тот день я шла домой, срывая перезрелую ежевику и бросая ягоды на землю, находя в фиолетовых пятнах крохотное утешение. Эней убежал вперед. Эней всегда убегал вперед. Он всегда был в восторге от скорости и в любом случае не помог бы мне никак. Во мне — слишком усталой, защищающейся от того, что у меня особенный отец, отец-писатель, — сгустилось первое темное облако предательства, возник слабенький, но постоянный шепоток: как бы мне хотелось, чтобы мой отец не был писателем. Почему это не могло обойти меня? Почему бы писателем не быть какому-нибудь другому отцу, а моему — стать учителем, или доктором, или членом совета?

Я принесла свой хмурый взгляд в кухню.

— Мам?

— Да, Рут?

— Нет, ничего.

— Ты уверена?

— Да.

— Ну ладно.

— Только… Только вот…

— Да?

— Что пишет папа? Стихи?

— Да.

— Ты читала его стихи?

— Нет.

— Почему?

— Потому что они пока не готовы.

— Но ты ведь все равно писатель, хоть и просто работаешь над книгой? — спросила я.