История дождя

Я молилась Богу, нашла Бога неудовлетворительным, потому что у Него не было лица, и начала молиться Энею. В этом была логика Суейнов. Лежа ночью под окном в крыше, я представляла, как возносятся молитвы целого мира. (СБ[671], что существуют часовые пояса, иначе все молитвы направлялись бы примерно в одно и то же время, и Молитвенной Диспетчерской Службе Воздушного Движения пришлось бы… Извините, увлеклась.) Я представляла, как они поднимаются над крышами, как возносятся, преодолевая сопротивление дождя, их миллионы, неясных и подробных, ночное одностороннее движение человеческих желаний, и я думала, что, конечно, все они не могли быть услышаны. Но неужели они стали просто шумом? Как может Он слушать все это? Да в одной только Фахе были МакКарти, у которых Бабушку отвезли в Районную больницу; миссис Рейд, чей Томми перенес операцию на открытом сердце; Морин Ноулз, у которой проблемы с кишечником; мистер Керрэн, Шон Сагру, Пэт Кроу, — они все были в Голуэе, и их Состояние Было Неопределенным; Патрисия, мать Долана, — она только что начала проходить курс химиотерапии в Бонсе. И это только те, о ком я слышала. Итак, поскольку Эней был той частью меня, которая уже оказалась в следующей жизни, поскольку он был светловолосым, голубоглазым и вообще восхитительным, я решила, что он мог быть нашим Посланником. Он мог нести наше слово, и потому ему я молилась.

Давай же, Эней.

Но Эней был где-то в другом месте, и через четыре месяца ожидания Мама велела мне написать письмо с запросом.

— Мы хотим, чтобы было вежливо, но твердо, — сказала она. — Возможно, им нужен небольшой толчок. Мы хотим знать, заинтересованы они или нам лучше предложить книгу другим.

Я аккуратно написала письмо на голубой почтовой бумаге. «…или нам лучше предложить книгу другим». Мама подписала его, но когда поместила в конверт, клапан не приклеился. Мы никогда не посылали писем. Конверту было, вероятно, лет десять. Она положила его под роман Томаса Харди «Возвращение на родину». Но клапан все равно не приклеился.

Иногда надо игнорировать знаки.

— Пойди к Макам и спроси, есть ли у них конверт.

Мойра Мак делала то, что всегда делала в этой жизни, — стирала одежду. Пустых конвертов у нее не было, и она дала мне карточку Святого причастия в белом конверте. Я принесла его домой, прикрывая полой кардигана, села за кухонный стол и написала адрес.

— Произнеси молитву, — сказала Мама.

Чем больше вы надеетесь, тем больше страдаете.

Вы опускаете письмо в конверте от карточки Святого причастия в почтовый ящик и уже ждете ответа. Люди созданы для отклика. Но человеческая природа не может мириться со слишком долгим ожиданием. Между эмоцией и откликом падает тень, сказал Т. С. Элиот, и это было тем принципом, какой вдохновил людей отправлять эсэмэски, что может быть исполнено за кратчайшее время, так же быстро, как Шейла Гири может отстучать двумя большими пальцами ILY[672] на крошечной клавиатуре и получить от Джонни Джонстона в ответ ILY2[673], так что между эмоцией и откликом теперь нету такой уж большой тени.

Все писатели ждут отклика. Вот что я узнала. Возможно, все люди тоже.

После лекций, посвященных Йейтсу, мой отец возвратился к творчеству. Он был обновлен. Безотлагательность вспыхнула в нем белым электрическим светом. Впервые он нарушил собственное правило, что творить можно только после того, как сделана работа на ферме, и теперь он был за своим столом, когда я просыпалась, и опять был там, когда я возвращалась домой, и снова был там, когда вечером я отправилась не-спать. Это был потоп новой работы. Она вливалась в Папу и изливалась из него быстро, как стремительная бурная река. Карандаш теперь мчался по бумаге, стачивался до на удивление короткого огрызка. Когда линии становились нечеткими, волнистыми, будто были под водой, Папа быстро чинил карандаш, с тихим звуком фуу-фуу сдувал стружки, и сочинительство мчалось дальше.

— Папа!

За рокотом он не мог слышать меня.

— Папа, Мама говорит, ужин готов.

Я никогда ни у кого не видела, чтобы карандаш летал по бумаге быстрее.

— Папа!

Я прервала рокот. Папа затих и наконец-то отстранился от стихотворения, все еще держа в руке карандаш. У меня появилось ощущение, что его выключили из розетки, и для Папы это оказалось и трудно, и немного печально.

— Да? — произнес он. И опять: — Да, — будто вспоминая о существовании меня, Мамы и ужина.

Папа ел мало, и чтобы исправить это, Мама прибегала к разным хитростям, например, готовила его любимую еду, — лосося, конечно, с маслом, сладкой морковью, горохом и картофелем, объясняя мне, что чистая тарелка была лучшей благодарностью. Или Мама говорила, что испортила ужин и ей очень жаль, что получилось несъедобно, — и это только чтобы заставить Папу чувствовать: «Я должен попробовать это ради Мэри».