История дождя

Поскольку вот что я знаю: дождь становится рекой, которая идет к морю и становится дождем, который становится рекой. Каждая книга есть сумма всех других, какие прочитал писатель. Чарльз Диккенс был писателем, потому что у его отца была небольшая библиотека и потому что одиночество не было безлюдным, ведь в нем были Робинзон Крузо и Дон Кихот. Любая книга, которую пишет писатель, заключает в себе все остальные, потому и существует и всегда будет существовать библиотека, подобная реке. Моя книга содержит в себе все книги, прочитанные моим отцом, и потому его душа всегда будет жива, и моя тоже. Существует тесное духовное общение между читателями и писателями, пусть оно и кажется невозможным, и хотя писатели пишут и терпят неудачу, опять пишут и опять терпят неудачу, одни лишь неудачи принимаются во внимание — они означают, что была попытка плыть против течения и совершить прыжок. Прыжок моего отца и мой невозможным способом переносят Папу на землю нашего луга, и Папа идет к сверкающей реке, и ему навстречу идет человек с развевающимися волосами и яркими, живыми глазами. РЛС приветствует Папу поднятой рукой и с радушным выражением и самым мягким акцентом произносит имя Вергилий. РЛС обладает согревающей улыбкой и остроумием, а наготове у него уже сто рассказов. Земля покрыта новой травой, воздух почти нежен, потому что в загробной жизни воздух существует и он так сладок, что когда мой отец вдыхает его, то не может поверить ни в это место, ни в это общество, — ведь и то, и другое стали лучше благодаря тому, что невозможны. Невозможны также яркость солнца, ртутный блеск и сияние Реки Шаннон. Невозможны птицы, столь многочисленные и столь радостные. Невозможно небо, становящееся теперь все более и более синим, и невозможны бабочки, появившиеся, пока эти мужчины идут вдоль берега реки. Невозможно, что теперь и РЛС рокочет, бормоча еще-не-строку еще-не-стихотворения. Невозможно, что мой отец делает то же самое, и что РЛС глядит на него сияющими темными глазами, и что в них есть такое одобрение и радость, что они оба теперь идут и рокочут, издают звук между птичьим и человечьим, потусторонний в чем-то одном, но естественный в другом. Невозможно еще и то, что мой отец смотрит вниз на берег и видит, что местность вокруг и изгиб реки стали знакомыми, и его дыхание учащается, а сердце начинает биться быстрее, потому что вот идет Дядя Ноели в своем хорошем костюме и выглядит лучше, чем когда-либо выглядел в жизни сей, и у него все-Ирландский вид победителя, и он машет рукой, потому что узнал Папу, и показывает назад вдоль берега, где мой отец видит светловолосого мальчика, и Папа должен сделать прыжок и поверить в невозможное прямо сейчас, потому что, хотя он моргает и трет ладонью лоб, мальчик не исчезает, и очертания Энея становятся все более ясными, но он не смотрит на Папу, но умиротворенно и терпеливо ловит рыбу в реке, текущей в загробной жизни. РЛС останавливается и обращается к Папе:

— Я же говорил! — РЛС произносит эти слова с самым мягким шотландским акцентом, одной рукой откидывает волосы с одной стороны и улыбается, и вся его манера вести себя исходит лучами света из крестика, отмечающего на карте место найденного сокровища. — Вот, смотри, твой сын.

И, хоть это и невозможно, мой отец видит, что так и есть. Эней поворачивается и тоже видит Папу, кладет удилище и бежит так, как бегал всегда, своим особым способом, который кажется естественным выражением человеческого изящества. Эней приближается к Папе, который бежит навстречу, обнимает сына и опускает голову в его золотистые волосы, и они держат друг друга в объятиях невозможно долго, долго, еще дольше, и в их объятии заключено все наше повествование, прошлое, настоящее и будущее, и мы знаем, что у Мамы все будет хорошо и, хотя ей будет одиноко и грустно, она утешится у свечей в церкви Фахи, где однажды будет сидеть с ясной и абсолютной уверенностью, что ее муж встретился с их сыном, и в том объятии есть еще и уверенность, что я наконец войду в Ремиссию, начну поправляться и вернусь домой; что, невозможно, я, Рут, напишу эту книгу; что миссис Куинти напечатает на машинке мои страницы; что вы прочитаете их; что Винсент Каннингем нанесет визит для разговора и немногих соленых поцелуев; и что однажды, невозможно, он поведет меня на прогулку в мой первый раз из парадной двери, и я пойду с ним на реку и не буду бояться ни воды, ни неба, не буду бояться неудачи или гибели, потому что каким-то образом я буду точно знать, что мы выпутаемся, и наше повествование о том, как выдерживать испытания и дерзать, и что достаточно не терять надежду и рассказывать повести друг другу и друг о друге, сотрудничая в тщательно разработанной нашей истории так, чтобы мы существовали в повествованиях, зная, что в наше время в мире сем вся наша победа заключена в том, что надо выносить испытания, но все равно это победа, и я, Рут Суейн, буду знать, что любовь настоящая, а прощение полное, потому что — это невообразимо, неправдоподобно, невозможно — дождь, наконец, прекратился.