История елочной игрушки, или как наряжали советскую елку

Вот здесь орехи, шишки, шарики,
Морковки, ягодки, грибки.
Посветите нам, фонарики, —
Золотые светляки.
А еще есть хлопушки, трещотки,
А там наверху – самолет,
А здесь корабли и лодки —
Весь океанский флот.

Елка. Репертуарный сборник

405

В качестве обязательного элемента елочного убранства эти тексты пропагандировали укрепленную на макушке звезду («над самой над макушкою – огромная звезда», «на ветвях висят хлопушки и звезда горит на ней», «серебром звезду зажег добежавший до верхушки самый смелый огонек»406), чаще – красную («а под красною звездой дождик блещет золотой»407), но не всегда. В предвоенных методических указаниях, посвященных украшению елки, обычно рекомендовалось размещать на ее верхушке красную или серебряную пятиконечную звезду408. После окончания Великой Отечественной войны предлагалось увенчать советскую елку-победительницу, внесшую свой вклад в разгром врага (детям объяснялось, что своими густыми ветвями она укрывала разведчиков и партизан), в подражание высшей правительственной награде – золотой звездой:

Победа!
Разбиты враги навсегда!
Зажглась на груди
У героев звезда.
Теперь на вершинку
Лесную, простую
Тебе мы повесим
Звезду золотую»

Е. Трутнева. Золотая звезда

409

«Елка победителей». Мурзилка. 1943. № 11–12

Описания и изображения богато украшенной рождественской елки в Сокольниках («монтер Володя провел проволоку для освещения елки и подвесил к веткам электрические лампочки… елка была уже убрана. Все игрушки делали сами ребята. Тут были и медведи, и зайцы, и слоны. А лучше всех был румяный Дед Мороз с белой бородой; сидел он на елке – на самой верхушке»410) и в Горках составили неотъемлемую часть советской детской «ленинианы»411.

Образ новой елки также обязательно присутствовал в советских стандартных букварях412.

Что касается взрослого производителя и потребителя елочной игрушки, то в выработке и формировании его вкусов большую роль играли как специализированные (например, журнал «Искусство», «Декоративное искусство в СССР»), так и массовые периодические издания, особенно женские («Работница» (с 1914 года), «Крестьянка» (с 1922 года), «Общественница» (1936–1941), «Советская женщина» (с 1945 года) и др.), содержащие «инструкции» по изготовлению елочной игрушки и украшению елки.

Как отмечал Ролан Барт, продукты подражательных искусств всегда включают в себя два сообщения: «денотативное, то есть собственно аналог реальности, и коннотативное, то есть способ, которым общество в той или иной мере дает понять, что оно думает о ней»413. Позитивные коннотации, определяемые высокими возможностями приспособления советской елочной игрушки для текущих нужд воспитания, присутствовали не только в ее описании, не только в речи, но в первую очередь в самом ее образе, ее риторике. И этот образ следовало правильно воспринять. Визуальный синтаксис елочного нарратива был достаточно сложен и требовал предварительной подготовки для последующего прочтения.

Учитывая особенности детского восприятия, советская елочная игрушка должна была быть очень зрелищна, что достигалось за счет яркости, красочности, «удивительности» елочных украшений414, и в то же время максимально доступна, что осуществлялось за счет простоты и узнаваемости образов (обычно – путем типизации и обобщения). Не случайно среди игрушечных образов советской елки было так много детских, а елочные «взрослые» – красноармейцы, матросы, милиционеры, колхозники, позднее – космонавты – часто выглядели как переодетые дети. Они отличались и детским телосложением, и детским выражением лиц («кукольные» лица), и «детскостью» одежды (даже «форменная» одежда взрослых была стилизована в данном случае под детскую). Таким образом, образы «елочных» детей были начисто лишены какого-либо дискриминационного содержания. Напротив, в елочной иерархии они занимали самые почетные места, потеснив и вытеснив оттуда взрослых, что вполне соответствовало общим установкам советской политической пропаганды, стабильно и неоднократно использовавшей и эксплуатировавшей детские образы в своих целях. Выглядевшие довольно реалистично, елочные дети и младенцы, с одной стороны, воплощали собой миф об уже существующем идеально счастливом советском детстве, а с другой – представляли собой некие показательные образцы, на которые следовало равняться и которым следовало подражать.