История философии. Реконструкция истории европейской философии через призму теории познания

Исходной точкой теории идей Платона является утверждение о том, что истину можно постичь не с помощью чувств, а только с помощью разума, ибо только он способен охватить вещи, которые «действительно существуют». Такими «действительно существующими» вещами, иными словами, истинным бытием обладают сущности вещей. Эти сущности неизменны, в то время как конкретные объекты чувств постоянно изменяются. Мир сущности вещей это и есть^ак раз платоновский мир идей.

Для аутентичного понимания платоновской идеи следует иметь в виду, что греческое слово «эйдос», которым обозначается идея, в буквальном смысле означает «вид». Идея, как справедливо подчеркивает в этой связи А. Ф. Лосев, — «то, что видно в вещи»[265]. Но в данном случае речь идет не о внешнем виде вещи, т. е. то, что «видится» глазу, а то, что в ней усматривается умом. Именно эта, по словам Лосева, «видимая умом… сущность вещи, ее внутренне-внешний лик, и есть идея вещи»[266]. Мир идей как мир сущности — это действительный и реальный мир, мир бытия, мир истинный, мир совершенства. Идеи суть истинные сущности вещей и их причины, дающие им все их формы, вид и свойства. Они присущи вещам, которые им причастны. Вместе с тем Платон отделяет идеи от мира вещей, противополагая их последнему. Эти вечные, отделенные от вещей идеи витают как бы над миром, в «занебесной сфере».

Стало быть, мир идей — это самодостаточный, существующий сам по себе мир. Ему противостоит производный от него мир чувственных вещей как мир кажущийся, нереальный, мир несовершенный, мир вечного становления, который, по сути, есть, всего лишь копия, тень мира идей.

Соотношение этих двух миров Платон выражает категориями «подражание», «причастность» и «присутствие». Подражание есть стремление вещей к идеям. Вместе с тем вещи причастны идее, ибо любая вещь возникает через ее причастность особой сущности. Присутствие означает, что вещи чувственного мира сходны со своими идеями, вещи присутствуют в идеях. Правда, у самого Платона эти отношения идей и вещи выражены столь неясно, что очень трудно понять точный смысл этих категорий. Так, в «Тимее» читаем: «Природа эта (природа, которая приемлет все тела. — И. Ш.) по сути своей такова, что принимает любые оттиски… входящие в нее и выходящие из нее вещи — это подражание вечносущему, отпечатки по его образцам, снятые удивительным и неизъяснимым спосо- бом»[267].

Эта неясность породила множество кривотолков. Так, мысль Платона о том, что идеи суть причины вещей, была истолкована некоторыми исследователями в том смысле, что идеи якобы буквально порождают вещи. Безусловно, что идея никоим образом породить вещь не может: идея может породить только другую идею, вещь может породить только другую вещь. Если и можно говорить в данном случае о порождении то только в том смысле, что платоновская идея, по словам М. К. Мамардашвили, «является интеллигибельным принципом»[268], порядком, упорядочивающей структурой, порождающей другие упорядочивающие структуры, каковыми являются вещи.

Сам факт того, что каждая вещь суть копия, тень идеи этой вещи не означает, что всякая вещь будет иметь идею, ибо идеальный мир Плат она — это не просто мир сущностей, а царство благих сущностей. Платон, следуя Сократу, согласно которому истинное знание есть прежде все нравственное, добродетельное знание, также подводит под царство идей нравственную основу, утверждая, что мир идей суть царство должного. Идея понимается не только как сущее, но и как то, что должно быть, т. е. как идеал. Но это идеал, который бесконечно реальнее, любой видимой, чувственной вещи. В этом смысле идеализм Платона имеет этический корень. И чем вещь ближе к идее, тем она реальнее и совершеннее, и, напротив, чем она дальше отстоит от идеи, тем она менее реальна и совершенна. 1 Мир идей Платона строго иерархичен. Идеи не просто сосуществуют друг с другом, а находятся в отношениях подчинения (по аналогии подчинения вида роду) или соподчинения (две и более идей могут входить в од- - ну родовую идею). Каждая идея включена в другую, более широкую, над ней стоящую, и в свою очередь включает в себя другую, менее широкую, находящуюся под нею, так что весь мир идей представляется как бы одной сплошной цепью, в которой каждое звено входит в следующее, большее, нежели оно само.