К.-О. Апель сформулировал основные идеи этой “антропологии познания” чуть раньше, в докладах и статьях середины 60-х годов. Ранее он пытался развить философскую герменевтику Хайдеггера и Гадамера, соединяя ее с аналитической философией, в которой, начиная с “Философских исследований” Витгенштейна, Апель фиксирует переход от логического синтаксиса к семантике и прагматике, отказ от физикалистского идеала “единой науки” и сближение с “герменевтикой интенциональных смыслов, а тем самым с традиционной проблематикой наук о духе”13
. В семиотике Ч. Пирса он видит способ переосмысления трансцендентальной логики Канта: трансцендентальным субъектом становится не просто “сообщество экспериментаторов”, о котором писал Пирс, но “сообщество коммуникаций”, к которому относятся и ученые со своими сообществами. Научное познание невозможно без согласия ученых мужей относительно употребляемых ими терминов, а монологический язык науки остается все же языком людей (подобно тому, как монолог является пограничным случаем диалога — разговор ведется с самим собой). Апель подвергает критике тот вариант “сциентизма”, в котором один и тот же метод объяснения — путем подведения единичного случая под общий закон — выступает как единственный инструмент научного познания. Проект “наукоучения” Апеля должен включать в себя не только “сциентистику”, но также герменевтику и “критику идеологии”. Базисом для подобного понимания науки “должно служить расширение традиционной теории познания в смысле антропологии познания14, ставящей вопрос не только об условиях возможности математики и естествознания, но и любого “осмысленного вопрошания”.Условия возможности познания не могут быть приписаны объекту познания, но они не сводятся и к логическим функциям категориального мышления. Традиционная теория познания, восходящая к Декарту и Канту, упускает из виду язык, материально-техническое вмешательство в природу, “телесную вовлеченность” человека в познавательные акты. Познание находится в зависимости от “конституирующего смысла познавательного интереса”15
. В случае герменевтики такой интерес оказывается иным чем в случае объективирующего естественнонаучного познания: естествоиспытатель стремится проникнуть в законы природы, имея своей целью техническое освоение мира; герменевтика связана с необходимостью взаимопонимания и совместной практики людей. “Этот интерес к осмысленному взаимопониманию относится не только к коммуникации между современниками, но также к коммуникации живущих ныне с предшествующими поколениями посредством традиции”16. Сами технические знания и навыки сохраняются лишь благодаря их передаче от поколения к поколению. Две группы наук — “сциентистика” и герменевтика — взаимодополнительны уже потому, что “существование сообщества коммуникации является предпосылкой всякого субъект — объектного отношения 17.Однако Апель не согласен с той трактовкой герменевтики, которая была дана ей Гадамером, поскольку у него «истина оказалась принципиально противопоставленной “методу”, а “несокрытость бытия” — методическому поиску истины в конкретных науках. Для Апеля исторические дисциплины требуют разработки собственной методологии: помимо экзистенциальной вовлеченности в традицию всегда должна существовать рефлексивная дисциплина. Традиции Просвещения и немецкого идеализма должны в “снятом” виде сохраняться в герменевтике. Историческое познание сталкивается не только с “темнотой Ты” (Шлейермахер) или экзистенциальной неподлинностью (Хайдеггер); “оно также сталкивается с противоречиями в понимаемых явлениях жизни, идет ли речь о противоречивости переданных по традиции текстов, либо о противоречиях между текстами и действиями их авторов. Эти противоречия не решаются с помощью герменевтических методов, выявляющих имплицитный смысл»18
. Мотивы человеческого поведения не являются прозрачными для самих субъектов — существуют разрывы в коммуникации. Примером такой “непрозрачности” субъекта и сокрытости от него смыслов служит ситуация невротика. Моделью “диалектического опосредования” объяснения и понимания для Апеля выступает психоанализ, а “критика идеологии”, направлена уже на освобождение не индивида, страдающего от власти над ним иррациональных сил, но на освобождение общества от “темноты” многих традиций, от слепого следования историческим образцам.