История философии: Запад-Россия-Восток. Книга 4: философия XX в.

Поскольку сознание — это совокупность способностей, то ему нельзя найти определенное местонахождение в теле, например в мозге, указывает Кенни. Подчеркивание того, что сознание не является физическим объектом, не есть дань спиритуализму и признание картезианского “призрачного духа” (понятие, введенное Райлом. — А.Г.). Наше поведение — поведение всего тела. Связь сознания и поведения есть то, в чем проявляется ментальность. Концептуальная (необходимая, критериальная) связь между мозгом и сознанием — не необходимая, открываемая в эмпирическом исследовании.

Способности, как и другие диспозициональные свойства, предупреждает Кенни, не следует гипостазировать, превращать в подобие субстанций. Структура сознания формируется отношениями между способностями. Его главные способности — это способность суждения, волевая способность и интеллект, или способность понимания. С помощью интеллекта мы схватываем значение слов и предложений, которые мы применяем в суждении и волении. Понятие “диспозиция” обозначает середину пути между способностью и самим действием, между чистой потенциальностью и полной актуальностью, если использовать эти схоластические термины.

В основе многих философских теорий человеческой самости, пишет Кенни, лежит грамматическая ошибка — неверное понимание рефлексивного английского местоимения “self”. Очень трудно дать объяснение логики употребления этого слова (как и слова “я”). Оно не является указывающим выражением, как это зачастую представляется.

А вот картезианское “эго”, утверждает английский философ, берет начало из смешения способности интеллекта с воображением. Отождествляя себя с содержанием своего сознания (которое на языке схоластов называется “фантасмами”), Декарт отождествлял себя со своим воображением, а не интеллектом. «“Самость” философов была изобретена отчасти для того чтобы быть носителем или наблюдателем этих секретных мыслей и страстей. Самопознание в соответствии с философией самости служит для контроля этой внутренней жизни» ²⁵.

В конце книги Кенни, как и Райл, рассматривает логику употребления понятия “знание”. Знание, пишет он, есть способнось особого рода, а не состояние. Не всякое знание проявляется в поведении. Зная что либо, мы способны разнообразными путями модифицировать наше поведение в соответствие с поставленными целями. Обладание знанием категориально отличается от понятия “хранение информации” (в смысле теории коммуникации). Структура может хранить некоторую информацию, не имея никакого знания. Содержать информацию — значит быть в определенном состоянии, но не обладать диспозициональным свойством.

Кенни в целом удалось сохранить и подкрепить антисциентистскую установку Райла на разработку “логической географии” наших знаний о психических процессах. Он убежден, что именно концептуальный анализ того, как мы употребляем слова ментального словаря, способствует преодолению всевозможных заблуждений и недоразумений, которые появились в последние годы в связи с бурным развитием ряда научных дисциплин, связанных с объяснением процессов знания, понимания, памяти, принятия рациональных решений, моделирования интеллектуальной деятельности и проч. Причем это отнюдь не делает устаревшей длящуюся многие десятилетия полемику англоязычных философов с Декартовой моделью сознания и ее современными интерпретациями.

Философский анализ и метафизика

Позитивное отношение к метафизической проблематике, сложившееся в аналитической философии еще в конце 50-х годов, продолжает оставаться характерным и для философии наших дней, о чем свидетельствуют хотя бы приведенные выше споры о сознании. Один из пионеров реабилитации метафизики Питер Стросон в последней книге “Анализ и метафизика” ²⁶ обобщает идеи, высказанные им в предыдущих произведениях и долее четко формулирует свою линию в рамках общего аналитического подхода. Он исходит из того, что философ-аналитик занимается собственно концептуальным анализом и не предлагает принципиально нового видения проблем, как это делали ведущие континентальные философы на протяжении XX в. Правда, отмечает Стросон, сложился и другой образ — аналитика как “терапевта", якобы лечащего различные интеллектуальные заболевания. Но это односторонний подход, не реализующий главную цель философского анализа. Ведь неполадки возникают лишь тогда, когда понятия отрываются от их действительного употребления. “Философ стремится разработать систематическое объяснение общей концептуальной структуры, которой, как показывает наша повседневная практика, мы неявно и бессознательно владеем” ²⁷. Таким образом, задача аналитика, как ее понимает Стросон, прежде всего конструктивна, а не разрушительна.